— Если настаиваешь. Номер один — Мачу-Пикчу. Номер два — Марракеш. Номер три — «Петроглиф нэшнл монумент».[36] На секунду-две улыбка стала шире. Потом увяла, и дочь вновь серьёзно посмотрела на меня. Совсем как в её далёком детстве, когда в четыре года она спросила меня, есть ли в жизни такое же волшебство, как в сказках. Я ответил «да», думая, разумеется, что это ложь. Теперь такой уверенностью я похвастаться не мог. Но воздух был тёплый, наши голые ноги омывал Залив, и я не хотел, чтобы Илзе причинили боль. Пусть и думал, что ей этого не избежать. Но каждый получает то, что заслужил, не так ли? Безусловно. Бах, по носу. Бах, в глаз. Бах, ниже пояса, ты падаешь, а рефери как раз ушёл за хот-догом. И только те, кого любишь, могут эту боль множить и передавать. Боль — величайшая сила любви. Так говорит Уайрман. — Что-то не так, милая? — Нет. Просто вновь думаю о том, как я рада, что приехала. Я представляла себе, что ты пропадаешь в доме для престарелых или в каком-нибудь ужасном полуразвалившемся баре на пляже, где по четвергам проводят конкурсы бюстов «Кто лучше выглядит в мокрой майке». Наверное, слишком уж начиталась Карла Хайасена[37] — Здесь много таких мест, знаешь ли, — ответил я. — А таких, как Дьюма? — Не знаю. Может, несколько. — Но, судя по тому, что рассказывал мне Джек, не было даже второго такого места. — Что ж, ты его заслужил. Время отдохнуть и излечиться. И если вот это… — она обвела рукой Залив, — тебя не излечит, уж не знаю, что сможет. Единственное… — Д-да? — Я взмахнул рукой, словно поймал что-то в воздухе двумя пальцами. У любой семьи есть особый язык, который включает в себя и жесты. Мой жест ничего не сказал бы постороннему человеку, но Илзе поняла и рассмеялась. — Ладно, умник. Единственная надоедливая муха — звуки прилива. Я проснулась ночью и чуть не закричала, прежде чем поняла, что это вода перемещает раковины. Я всё поняла правильно? Пожалуйста, скажи, что так оно и есть. — Так оно и есть. А о чём ты подумала? Она буквально содрогнулась. — Первой пришла мысль… только не смейся… о скелетах на параде. О сотнях скелетов, марширующих вокруг дома. У меня такая ассоциация никогда не возникала, но я понимал, о чём она говорит. — Я нахожу эти звуки успокаивающими. Она пожала плечами, сомневаясь. — Ну… тогда ладно. Каждому своё. Возвращаемся? Я могу поджарить яичницу. Даже с перчиками и грибами. — Предложение принято. — После несчастного случая я ни разу не видела, чтобы ты так долго обходился без костыля. — Я надеюсь, что к середине января смогу уходить по берегу на юг на четверть мили. Илзе присвистнула. — На четверть мили туда и обратно! Я покачал головой. — Нет, нет. Только туда. Обратно собираюсь долететь. Как планер. — И я поднял руку, показывая, как буду планировать. Илзе фыркнула, повернулась, чтобы пойти к дому, остановилась, потому что на юге что-то сверкнуло. Раз, другой. И на берегу темнели две точки. — Люди. — Илзе прикрыла глаза ладонью. — Мои соседи. На текущий момент мои единственные соседи. Так я, во всяком случае, думаю. — Ты с ними встречался? — Нет. Я знаю, что это мужчина и женщина в инвалидном кресле. Если не ошибаюсь, обычно она завтракает на берегу. А блестит поднос. — Тебе следует купить гольф-кар. Тогда сможешь подъехать к ним и поздороваться. — Со временем я собираюсь дойти до них и поздороваться. Никаких гольф-каров. Доктор Кеймен велел намечать цели. Вот я их и намечаю. — Папуля, когда речь идёт о целях, тебе не нужны советы мозгоправа. — Илзе всё смотрела на юг. — Из какого они дома? Того большого, что выглядит, будто ранчо из вестерна? — Я в этом почти уверен. — И больше здесь никто не живёт? — Сейчас нет. Джек говорит, что некоторые дома арендуют в январе и феврале, но сейчас, полагаю, здесь только они и я. А остальная часть острова — сплошная ботаническая порнография. Озверевшие растения. — Господи, а почему? — Не имею ни малейшего понятия. Я собирался это выяснить — во всяком случае, собирался попытаться, — но пока всё ещё учусь твёрдо стоять на ногах. В прямом, а не в переносном смысле. Мы уже возвращались к дому. — Почти пустой остров под солнцем, — прервала паузу Илзе. — Что-то за этим кроется. Должно крыться, ты согласен? — Да, — кивнул я. — Джек Кантори предлагал навести справки, но я попросил его не беспокоиться. Подумал, что и сам могу это сделать. Я схватил костыль, вставил руку в две стальные скобы (приятно, знаете ли, после того, как какое-то время проведёшь на берегу без «канадки») и захромал по уходящей к двери дорожке. Заметил, что иду один. Остановился, оглянулся. Илзе смотрела на юг, прикрывая рукой глаза. — Идёшь, милая? — Да. — На берегу снова что-то сверкнуло. Поднос для завтрака. Или кофейник. — Может, они знают, в чём дело? — Илзе догнала меня. — Возможно. Она указала на дорогу. — А дорога? Куда она ведёт? — Не знаю. — Не хочешь проехать по ней после ленча и выяснить? — Ты готова пилотировать «шеви-малибу» от «Херца»? — Конечно! — Она упёрлась руками в узкие бёдра, притворно сплюнула и продолжила на южный манер, растягивая слова: — Я буду вести ма-ашину, пока-а не упрусь в конец дороги. vii Но мы и близко не подобрались к концу Дьюма-роуд. Во всяком случае, в тот день. Наш бросок на юг начался хорошо, но закончился хуже некуда. Отъезжая, мы оба прекрасно себя чувствовали. Я полежал час, выпил послеполуденную таблетку оксиконтина. Дочь переоделась в шорты и топик, и долго смеялась, когда я настоял на том, чтобы намазать ей нос цинковыми белилами. — Клоун Бобо, — заявила Илзе, глядя на себя в зеркало. Она пребывала в превосходном настроении, я же после несчастного случая никогда ещё так не радовался жизни, поэтому произошедшее с нами в тот день стало полнейшей неожиданностью. Илзе во всём винила ленч, может, майонез в салате с тунцом, и я с ней не спорил, но не думаю, что причина крылась в испортившемся майонезе. Скорее, в дурном заклятии. Дорога была узкой, в ухабах и выбоинах. И пока не нырнула в густые джунгли, занимавшие большую часть острова, её то и дело перегораживали дюны из песка цвета кости, который ветром нанесло с берега. Арендованный «шеви» играючи перепрыгивал через большинство из них, но когда дорога свернула чуть ближе к воде (перед самой гасиендой, которую Уайрман называл «Palacio de Asesinos»[38]), наносы стали выше и толще, так что колёса уже увязали в них, а не перепрыгивали. Но Илзе училась водить автомобиль в снежной стране, поэтому управлялась без жалоб и комментариев. Дома между «Розовой громадой» и «Дворцом» построили в стиле, который я называл «Флоридский пастельно-отвратительный». Все окна были закрыты ставнями, большинство подъездных дорожек — перегорожено воротами. В одном доме ворота заменяли козлы для пилки дров, в количестве двух штук, с выцветшим предупреждением: «ЗЛЫЕ СОБАКИ ЗЛЫЕ СОБАКИ». За домом со злыми собаками начинался участок, на котором высилась гасиенда. Его огораживала десятифутовая оштукатуренная стена с оранжевой черепицей поверху. Куда больше такой же черепицы (крыша гасиенды) скосами и углами оранжевело на фоне бездонного синего неба. — Кучеряво! — воскликнула Илзе (должно быть, позаимствовала у своего баптистского бойфренда). — Прямо-таки поместье в Беверли-Хиллз. Стена тянулась вдоль дороги как минимум ярдов восемьдесят. Мы не увидели ни единого щита с надписью «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Размерами она однозначно выражала отношение владельца участка к коммивояжёрам и мормонским проповедникам. В середине стены находились железные ворота. Их половинки были приоткрыты, а между ними сидела… — Это она, — пробормотал я. — Женщина с берега. Срань господня! Да это же Невеста крёстного отца. — Папуля! — Илзе рассмеялась, шокированная моими словами. В инвалидном кресле сидела глубокая старуха, лет восьмидесяти пяти, а то и старше. На хромированных подставках для ног стояли огромные голубые кеды «конверс». Хотя температура воздуха чуть недотягивала до двадцати пяти градусов, женщина была в спортивном костюме. В одной шишковатой руке дымилась сигарета. Соломенную шляпу я видел во время прогулок по берегу, но не представлял себе, какая она огромная — не шляпа, а потрёпанное сомбреро. И сходство с Марлоном Брандо в конце фильма «Крёстный отец» (когда он играл с внуком в саду) не вызывало ни малейших сомнений. Что-то лежало у неё на коленях… вроде бы не пистолет. Илзе и я помахали ей рукой. Какие-то мгновения она сидела не шевелясь, потом подняла одну руку в индейском приветствии, и её рот растянулся в лучезарной и практически беззубой улыбке. Тысячи морщинок, избороздивших лицо, превратили старуху в добрую колдунью. Я даже мельком не взглянул на дом у неё за спиной. Мне хватило её неожиданного появления, модной синей обувки, множества морщинок и… — Папуля, это был пистолет? — Илзе широко раскрытыми глазами смотрела в зеркало заднего вида. — У этой старухи на коленях лежал пистолет? Автомобиль сносило с дороги, я понял, что велик шанс чиркнуть бортом по оштукатуренной стене, поэтому взялся за руль и чуть подкорректировал курс. — Думаю, да. Или вроде того. Не отвлекайся, милая. Дорога-то не очень. Теперь она вновь смотрела вперёд. Мы ехали, залитые ярким солнечным светом, который, правда, померк, едва мы миновали забор. — Что значит вроде того? — Эта штуковина выглядела… ну, не знаю, как пистолет-арбалет. Или что-то такое. Может, она отстреливает из него змей. — Слава Богу, она улыбнулась, — добавила Илзе. — И улыбка у неё хорошая, правда? Я кивнул. — Это точно.