Генри улыбается. По шуршанию пластика и скрипу молнии он точно знает, что Пит уже заглядывал в мешок. — В этом мешке, друг мой, Симфонический Стэн, знаток больших оркестров, который ждет, чтобы я вытащил его оттуда и оживил. — Ага. — Пит не знает, ответили ему или нет. Уверен он лишь в том, что пластинки такие же тяжелые, как усилитель. Кто-то должен поставить в известность слепого загружальщика пластинок, что появились си-ди, которые и вытеснили из жизни винил. — Вы задали мне вопрос, позвольте и мне задать вам. — Будьте любезны, — отвечает Пит. — Похоже, во второй половине дня в «Центре Макстона по уходу за престарелыми» побывала полиция, — говорит слепой загружальщик пластинок. — Сейчас они уже отбыли, но еще были здесь, когда я приехал. Что случилось? Я надеюсь, никого из стариков не ограбили и не убили? Пит останавливается под больший картонной клубничиной, держа в руках мешок с костюмом, и в изумлении таращится на слепого загружальщика пластинок: — Как вы узнали, что тут побывали копы? Генри касается пальцем носа, чуть наклоняет голову, отвечает хриплым, заговорческим шепотом: — Я унюхал что-то синее. На лице Пита недоумение, он думает, задавать или нет новые вопросы, решает, что не стоит. Идет к кладовой, которая послужит Генри комнатой для переодевания. — Они держались очень скрытно, но, думаю, искали еще одного пропавшего ребенка. От любопытства на лице Генри не остается и следа. — Господи, — выдыхает он. — Они приехали и уехали очень быстро. Здесь никаких детей нет, мистер… Лайден? — Лайден, — подтверждает Генри. — Ребенок в таком месте выделялся бы, как роза среди пырея, если вы понимаете, о чем я. Генри не считает, что между стариками и пыреем есть какая-то аналогия, но, конечно же, понимает мысль мистера Уэкслера. — А с чего они решили?.. — Кто-то что-то нашел на тротуаре, — отвечает Пит. Указывает в окно, потом до него доходит, что слепой не видит его жеста. Опускает руку. — Если ребенка и похитили, кто-то, должно быть, подъехал на автомобиле и похитил его. Здесь похитителей нет, это я вам ответственно заявляю. — Пит смеется, представив себе, как какой-нибудь макстонский старикашка похищает ребенка, достаточно большого для того, чтобы в одиночку разъезжать по городу на велосипеде. Да скорее такой ребеночек переломит старикашку о колено, как сухую палку. — Да, — соглашается Генри, — это маловероятно, не так ли? — Но я полагаю, копы должны расставить все точки над t и перечеркнуть все i. — Он выдерживает паузу. — Это моя шутка. Генри вежливо улыбается, думая, что для некоторых людей болезнь Альцгеймера — значительный шаг вперед. — Когда вы будете вешать мешок, вас не затруднит встряхнуть его, мистер Уэкслер? Для того чтобы разгладить появившиеся складки. — Хорошо. Вы хотите, чтобы я достал костюм из мешка? — Благодарю, в этом нет необходимости. Пит идет в кладовую, вешает мешок, чуть встряхивает, хотя и не понимает, как можно таким способом разгладить появившиеся складки. Когда он возвращается в актовый зал, слепой загружальщик пластинок… мистер Лайден, Симфонический Стэн, как ни назови… уже разматывает провода, и с удивительной точностью и быстротой, Питу даже становится как-то не по себе, втыкает штекеры в соответствующие гнезда. *** Бедному Фреду Маршаллу снится жуткий кошмар. Осознание, что это сон, вроде бы должно снять страх, но не снимает. Он в лодке с веслами вместе с Джуди, на озере. Джуди сидит на носу. Они ловят рыбу. Во всяком случае, он ловит; Джуди просто держит удилище. Лицо ее бесстрастно. Кожа восковая. В глазах застыла боль. Он пытается разговорить ее, заходит то с одной, то с другой стороны. Бесполезно. Она, к месту будет сказано, не клюет ни на какие приманки. Он видит, что ее пустые глаза не отрываются от плетеной рыбацкой корзины, которая стоит между ними на дне лодки. Сквозь плетеные стенки сочится и сочится кровь. «Ничего страшного, это же рыбья кровь», — пытается успокоить он ее, но она не отвечает. Да и у Фреда нет уверенности, что кровь — рыбья. Он думает о том, что должен откинуть крышку, заглянуть в корзину, чтобы убедиться, что в ней рыба, но тут удилище дергается с огромной силой. Если бы не его быстрая реакция, оно бы точно вырвалось из рук. Он подцепил крупную рыбину! Фред накручивает леску на катушку, рыба на другом конце лески борется за каждый фут. Наконец, подтащив ее к лодке, вспоминает, что у него нет сачка. «И черт с ним, — думает он. — Обойдемся». Тянет удилище назад и вверх, рискуя порвать леску, и рыба, здоровенная форель, выскакивает из воды и, поблескивая чешуей, летит по широкой дуге. Приземляется на дне лодки рядом с плетеной корзиной и начинает биться. Одновременно хрипя от удушья. Фред никогда не слышал, чтобы рыбы так хрипели. Он наклоняется ниже и в ужасе видит, что у форели лицо Тая. Его сын каким-то образом обратился в форель и теперь умирает на дне лодки. Задыхается. Фред хватает его, чтобы вытащить крючок и бросить в воду, пока еще есть время, но хрипящая рыбина выскальзывает из пальцев, оставляя на них слизь и чешуйки. Да и крючок вытащить проблематично. Тай-рыба заглотнула его целиком, и острие торчит из жабр, там, где человеческое лицо переходит в рыбье туловище. Хрипы Тая становятся громче, отчаяннее, ужаснее… *** Фред с криком просыпается, садится, чувствуя, что хрипы вырываются из его собственного горла. На мгновение не может понять, где находится, мы можем сказать, соскальзывает в иррациональное, потом осознает, что он в собственной спальне, сидит на своей половине кровати, которую делит с Джуди. Он замечает, что свет померк, потому что солнце ушло на другую сторону дома. «Боже мой, — думает он, — сколько же я спал? Как я мог…» О, это еще не все. Отвратительные хрипы задыхающегося человека по-прежнему слышны. Они даже громче. Они могут разбудить Джуди, испугать ее… Но Джуди на кровати нет. — Джуд? Джуди? Она сидит в углу. Глаза огромные и пустые, как и во сне. Изо рта торчит комок смятой бумаги. Шея неестественно раздута, напоминает Фреду сосиску, брошенную в кипяток и вот-вот готовую разорвать оболочку. «В горле тоже бумага, — думает он. — Господи, она сейчас задохнется». Фред перекатывается по кровати, скатывается с нее, приземляясь на руки и колени. Тянется к Джуди. Она не пытается отпрянуть. Спасибо и на этом. И хотя задыхается, глаза остаются пустыми. В них абсолютно ничего нет. Черная дыра. Фред вытаскивает бумажный комок из ее рта. За ним — второй. Фред сует пальцы между ее зубов, ухватывается за него двумя пальцами правой руки (думая: «Пожалуйста, Джуди, не кусай меня, пожалуйста, не кусай»), вытаскивает. Дальше — третий, в самой глубине рта. Ему удается ухватиться за него и вытащить. Он видит слова «ЕЩЕ ИДЕЯ» и понимает, что Джуди набила рот и горло страницами блокнота, который Тай подарил ей на день рождения. Она по-прежнему хрипит. Кожа сереет. Фред хватает ее за предплечья, рывком поднимает. Она не сопротивляется, но, как только он ослабляет хватку, ее колени подгибаются и Джуди соскальзывает на пол. Она превратилась в тряпичную куклу. Хрипы продолжаются. Сосиска-шея… — Помоги мне, Джуди! Помоги мне, сука! Он не отдает себе отчета в том, что говорит. Рывком поднимает Джуди, совсем как удилище во сне, и переворачивает головой вниз. Прижимает к себе, руки под грудью, промежность упирается в зад, очень сексуальная поза, если б жена не погибала от удушья. Он упирается большим пальцем, отставленным, как у человека, пытающегося остановить попутку, между грудей Джуди, давит и отпускает, давит и отпускает. Еще два бумажных комка вываливаются изо рта, за ними — струйка блевотины, в основном желчь, потому что за последние двенадцать часов Джуди выпила три чашки кофе и съела один пончик с клюквой. Она хрипит, кашляет, потом начинает дышать более или менее ровно. Он опускает ее на кровать… бросает на кровать. Поясница болит, что неудивительно: сначала комод Тая, теперь вот это. — Что это ты надумала? — кричит он. — Скажи, ради бога, что это ты надумала? Понимает, что занес руку над лицом Джуди, чтобы ударить ее. Какая-то его часть очень хочет ударить ее. Он ее любит, но в этот момент и ненавидит. Каких только бед он не напредставлял себе за время их совместной жизни: у Джуди обнаружен рак, Джуди парализовало в результате автоаварии, Джуди завела любовника и потребовала развода, но ему и в голову не приходило, что Джуди может сойти с ума. — Что это ты надумала? Она смотрит на него без страха… вообще без всякого выражения. Ее глаза мертвы. Фред опускает руку, думая: «Я бы отрубил себе руку до того, как ударил бы тебя. Я могу злиться на тебя, злюсь на тебя, но отрубил бы себе руку до того, как ударил». Джуди перекатывается на живот, утыкается лицом в покрывало, волосы рассыпаются вкруг головы, как нимб. — Джуди? Нет ответа. Она просто лежит. Фред смотрит на нее, затем распрямляет один из смятых листков, которыми она пыталась задушить себя. На нем много слов. Горг, аббала, илили, маншан, баз, лам, опопанакс — эти ему ничего не говорят. Другие: «ишак», подтиральщик, черный, красный, Чикаго и Тай — обычные слова, но они никак и ничем не связаны. Вдоль одного края листка печатными буквами: «ЕСЛИ ВЫ ЗАСУНУЛИ ПРИНЦА АЛЬБЕРТА В БАНКУ, КАК ВЫ СМОЖЕТЕ ВЫТАЩИТЬ ЕГО ОТТУДА?» Вдоль другого, как в телеграмме без знаков препинания: «ЧЕРНЫЙ ДОМ АЛЫЙ КОРОЛЬ ЧЕРНЫЙ ДОМ АЛЫЙ КОРОЛЬ ЧЕРНЫЙ». «Если ты тратишь время, разглядывая эту белиберду, ты такой же псих, как и она, — думает Фред. — Ты не можешь тратить времени…» Он смотрит на часы, которые стоят на тумбочке с его стороны кровати, и не может поверить своим глазам: семнадцать минут пятого. Смотрит на наручные часы и видит, что так и есть. Понимая, что это глупо, сознавая, что даже во сне услышал бы, как сын заходит в дом, Фред в два прыжка подскакивает к двери. — Тай! — кричит он. — Эй, Тай! ТАЙЛЕР! Напрасно ожидая ответа, Фред понимает, что его жизнь кардинальным образом переменилась, и, возможно, навсегда. Люди говорят, что такое может случиться в мгновение ока, до того, как ты начинаешь что-нибудь соображать, говорят, но ты им не веришь. А потом убеждаешься на собственной шкуре, что это правда. Пойти в комнату Тая? Проверить? Тая там нет, Фред это знает, но все равно идет. Комната пуста, как он и ожидал. И с передвинутым комодом выглядит какой-то не такой, более зловещей, что ли. «Джуди. Ты оставил ее одну, идиот. Она вновь может набить рот бумагой. Они же хитрые, сумасшедшие, такие хитрые…»