* * * Для всех мальчишек (и девчонок), которые хоть раз надевали форму. Билли Блейкли? О Боже, вы имеете в виду Билли Блокаду. Тыщу лет меня о нём никто не спрашивал. Хотя здесь меня особо никто ни о чём не спрашивает — только о том, пойду ли я на Ночь Польки в местном Зале Рыцарей Пифии, и ещё о какой-то штуке под названием Виртуальный Боулинг. Это прямо здесь в общем зале. Мой совет вам, мистер Кинг — вы меня о нём не просили, но я всё равно вам его дам — не доживайте до старости, а коли случится дожить — не позволяйте вашей родне упрятать вас в подобный Зомби Отель. Забавная штука — старение. Когда ты молод, люди всегда готовы слушать твои истории, особенно, если ты был в профессиональном бейсболе. Но когда ты молод, у тебя нет времени рассказывать их. А теперь в моём распоряжении всё время мира, но никому, похоже, нет дела до тех давних дней. Но мне по-прежнему нравится вспоминать о них. Так что я, конечно, расскажу вам о Билли Блейкли. Ужасная история, спору нет, но именно такие дольше всего держатся в памяти. В те дни бейсбол был другим. Уж вы-то помните, что Билли Блокада играл за «Титанов» спустя всего десять лет после того, как Джеки Робинсон стал первым чёрным игроком, а «Титанов» уже давно и в помине нет. Не думаю, что в Высшей Бейсбольной Лиге когда-нибудь опять появится команда из Нью-Джерси, учитывая, что прямо за рекой, в Нью-Йорке, есть целых две известных команды. Но тогда это было событием — мы были событием — и мы играли свои матчи в совершенно другом мире. Правила были такие же — они неизменны. И все бейсбольные ритуалы остались почти без изменений. Никому не позволили бы выйти на поле с бейсболкой набекрень или с загнутым козырьком, стрижка должна была быть короткой и аккуратной (а теперь — посмотрите только на этих олухов, Боже мой!), но некоторые игроки по-прежнему крестились перед выходом на биту или касались битой земли, прежде чем приготовиться к отбиванию, или переступали через боковую линию, выбегая на поле. Наступить на линию всегда считалось дурной приметой. Игры были только для местных, понимаете? Появлялись первые телетрансляции, но только по выходным. Аудитория у нас была неплохая, потому что WNJ транслировала игры на весь Нью-Йорк. Некоторые репортажи были весьма комичны. По сравнению с сегодняшними они выглядели по-любительски. Репортажи по радио были получше, более профессиональные, но слушали их, опять же только местные. Спутниковых трансляций не было и в помине, потому что не было спутников. Первый спутник запустили русские как раз в том году во время Мировой Серии «Янки»-«Храбрецы». Насколько я помню, в тот день игры не было, хотя я могу и ошибаться. Что я помню точно, так это то, что «Титаны» в тот год рано вылетели из чемпионской гонки. Какое-то время у нас был шанс, по большей части благодаря Билли Блокаде, но сами же знаете, ЧТО произошло. Поэтому вы сюда и приехали, так? Но вот к чему я веду: игры не были национальным событием, и игроки не привлекали столько внимания. Конечно, были звёзды: такие парни, как Эрон, Бердетт, Вильямс, Кэлайн и, конечно же, Тот Самый Мик. Но большинство игроков не были известны по всей стране, как сейчас Барри Бондс или Алекс Родригес (пара выскочек, как по мне). А остальные парни? Могу сказать в двух словах — рабочие лошадки. Средняя зарплата тогда была пятнадцать штук — школьный учитель без опыта сейчас получает больше. Рабочие лошадки, сечёте? Прямо как в книге Джорджа Уилла, да только если послушать его, так это здорово. А вот тридцатилетнему шорт-стопу, у которого жена, трое детей и семь лет до завершения карьеры (десять, если посчастливится обойтись без травм) так не кажется. Карл Фурильо после ухода из спорта занимался установкой лифтов во Всемирном Торговом Центре, плюс подрабатывал ночным сторожем. Вы это знали? Знали? А, по-вашему, этот парень Уилл тоже знал и просто забыл упомянуть? В общем, суть такова: если у тебя были способности, и ты мог играть даже с похмелья, то ты был в игре. Если же нет — тебя выбрасывали на свалку. Вот так всё было просто. И жестоко. И это подводит нас к нашей проблеме с кэтчером той весной. На сборе в тренировочном лагере «Титанов» в Сарасоте всё было в порядке. Нашим стартовым кэтчером был Джонни Гудкайнд. Вы вряд ли его помните, а если помните, то из-за того, как он кончил. Он провёл четыре хороших сезона, отбивал с показателем более 0,300, выходил практически на каждую игру. Умел находить взаимопонимание с питчерами, не тратил время на пустую болтовню. Питчеры подавали именно так, как он им сигнализировал. Той весной он отбивал с коэффициентом 0,350, выбил около дюжины хоумранов, один из которых был самым длинным из тех, что я видел стадионе «Эд Смит», где мяч, вообще-то, летает неважно. Разбил ветровое стекло в «Шевроле» какого-то репортёра — умора! Но вместе с тем он был горьким пьяницей, и за два дня до того, как мы должны были лететь на север и открывать сезон на домашнем стадионе, он насмерть раздавил женщину на Пайнэппл-стрит. Или задавил. Неважно. А потом этот чёртов дурак попытался удрать. Но на углу Орандж-стрит стоял патрульный автомобиль окружного шерифа, и его помощники, сидевшие внутри, видели всю картину. Состояние, в котором находился Джонни, тоже не вызывало сомнений. Когда его вытащили из машины, от него разило за версту и он едва держался на ногах. Один из помощников шерифа наклонился, чтобы надеть на него наручники, и Джонни вырвало ему на затылок. Бейсбольная карьера Джонни Гудкайнда подошла к концу ещё до того, как блевотина высохла. Даже Бэйб Рут не смог бы остаться в игре, сбей он домохозяйку, совершающую утренний поход по магазинам. Нашим сменным кэтчером был Френк Фарадей. Неплох в «доме», но в лучшем случае, посредственный хиттер. Отбивал примерно с 0,150. Был мелковат, что грозило травмой при столкновении. Игра тогда была жёсткой, мистер Кинг. Но кроме Фарадея у нас никого не было. Помню, как ДиПунно сказал, что этот парень недолго протянет, но даже Джерсиец Джо не подозревал, насколько. Фарадей был кэтчером в нашей последней выставочной игре с «Красной Командой». «Красные» попыталисть заработать очко. Дон Хоак на бите. Какой-то верзила — по-моему это был Тэд Клюжевски — на третьей. Хоак отбивает мяч прямо на Джерри Рагга, который в тот день был нашим питчером. Здоровяк Клю срывается с места, устремив к «дому» все свои 120 кило. Фарадей, тощий, как трубочка для коктейля стоит одной ногой на базе. Любому понятно, что добром тут дело не кончится. Рагг бросает мяч Фарадею. Фарадей поворачивается, чтобы осалить бегущего. Я отвернулся. Фарадей поймал мяч и отправил Клю в аут, что так — то так. Да только это был аут в тренировочной игре, столь же судьбоносный, как тихий пердёж при сильном ветре. И он положил конец его бейсбольной карьере. Сломанная рука, сломанная нога, сотрясение — таков был итог. Не знаю, что с ним стало. Одно время работал мойщиком на заправке «Эссо» в Тукумкари — вот всё, что мне известно. И таких, как он, было много. Но суть была такова: мы потеряли обоих наших кэтчеров за сорок восемь часов, и на первую игру нам некого было выставить, кроме Ганзи Бёрджесса, бывшего кэтчера, ставшего питчером в начале пятидесятых. В том году ему стукнуло тридцать девять, он годился лишь для срединных иннингов, но он подавал накл-боллы, дьявольски искусно, так что Джо ДиПунно ни за что не стал бы рисковать этим ветераном, ставя его за «дом». Он заявил, что скорее поставит туда меня. Я знал, что он шутит — я был всего лишь старым тренером третьей базы с таким количеством растяжений от грыж, что мои яйца практически били меня по коленям — но эта мысль всё же заставила меня содрогнуться. Вместо этого Джордж позвонил в головной офис в Ньюарке и сказал: «Мне нужен парень, который может ловить фастболы Хэнка Мастерса и кручённые мячи Дэнни Ду, не падая при этом на задницу. Мне плевать, даже если он будет из команды „Бондаж для яичек“ из Тремонта. Просто убедитесь, что у него есть перчатка с ловушкой и притащите его на Болото к первым аккордам государственного гимна. А затем приступайте к поискам настоящего кэтчера. Ну, то есть, если вы рассчитываете чего-то добиться в этом сезоне». Затем он положил трубку и закурил, возможно, восьмидесятую сигарету за тот день. Вот каково быть менеджером, а? Одному кэтчеру вот-вот предъявят обвинение в убийстве, другой в госпитале, замотанный в такое количество бинтов, что выглядит, как Борис Карлофф в фильме «Мумия», питчеры — либо юнцы, ещё не начавшие бриться, либо пенсионеры, а кто наденет форму и сядет на корточки за «домом» в День Открытия — вообще одному Богу известно. В том году на первую игру мы отправились по воздуху, но всё равно чувствовали себя так, словно пережили крушение поезда. Тем временем Кервин МакКаслин, который занимал пост генерального менеджера «Титанов», сел на телефон и нашёл нам кэтчера на начало сезона — Вильяма Блейкли, впоследствии известного как Билли Блокада. Сейчас уже и не вспомню, пришёл ли он из второй лиги или из третьей — можете глянуть в своём компьютере, потому что я точно помню название команды в которой он играл: «Кукурузники Дэвенпорта». За мои семь лет в «Титанах» из этой команды пришло несколько человек, и игроки основного состава вечно интересовались, как там дела у «Коматозников». Бейсбольный юмор порой бывает грубоват. Первую игру того сезона мы проводили против «Красных Носков». Стояла середина апреля. Сезон тогда начинался позднее, и игровой календарь был не таким плотным. Я приехал на стадион рано — сам Господь ещё спал в своей кровати — и на стоянке для игроков увидел паренька, сидевшего на капоте старенького грузовичка «Форд» с номерными знаками штата Айова, прицепленными к заднему бамперу вязальной проволокой. Охранник Ник пропустил его, когда тот показал ему письмо из головного офиса и свои водительские права. — Ты, должно быть, Билли Блейкли, — сказал я, пожимая ему руку, — Рад познакомиться. — Рад познакомиться тоже — ответил он, — Я привёз свою амуницию, но она довольно потрёпанная. — Ну, я думаю, мы что-нибудь тебе подберём, приятель — сказал я, отпуская его руку. Третья фаланга его указательного пальца была обмотана пластырем. — Порезался, когда брился? — спросил я, указывая на пластырь. — Ага, порезался, когда брился, — отвечает он, и я не мог понять, то ли он таким образом показывает, что оценил мою остроту, то ли так боялся облажаться, что соглашался со всем, что ему говорили. Позднее я узнал, что обе версии неверны: у него просто была привычка эхом повторять сказанное ему. Я попривык к этому и вроде даже полюбил. — Вы менеджер? — спросил он, — Мистер ДиПунно? — Нет, — сказал я, — Я тренер третьей базы Джордж Грантем, для тебя Грэнни. Кроме того, я ведаю униформой и оборудованием. Это было правдой — я совмещал две эти должности. Говорю же, масштабы тогда были куда меньше, — Не волнуйся, я тебя экипирую во всё новое. — Во всё новое, — говорит он, — Кроме перчатки. Я должен оставить старую перчатку Билли. Малыш Билли и я — мы через многое прошли. — Ну будь по-твоему. И мы вошли на стадион, которые спортивные журналисты тех дней называли Старое Болото. Я сомневался, стоит ли давать ему номер 19, номер бедняги Фарадея, но форма подошла ему идеально, так что я сделал это. Пока он переодевался, я спросил: — Ты не устал? Ты, должно быть, гнал сюда без остановок. Тебе не прислали денег на авиабилет? — Я не устал, — ответил он, — Они, может быть, прислали мне денег на авиабилет, но я их не видел. Мы могли бы пойти посмотреть на поле? Я ответил, что да, могли, и мы пошли через коридорчик, ведущий к даг-ауту. Он пошёл к «дому» по внешней стороне линии фаул, на его спине в свете утреннего солнца красовался синий номер 19 (не было ещё и восьми утра, и обслуживающий персонал стадиона только начинал свой долгий рабочий день). Хотел бы я поведать вам, что я чувствовал, глядя на него, идущего по полю, но слова — это ваша стихия, мистер Кинг, а не моя. Скажу лишь, что со спины его было не отличить от Фарадея, правда, он был на десять лет моложе. Трудно определить возраст мужчины со спины, но вот по походке иногда можно. Вдобавок, он был худощав, а это хорошо лишь для шорт-стопа или второго бейсмена, но не для кэтчера. Кэтчер должен быть вроде Джонни Гудкайнда, крепко сбитый, как пожарный гидрант, а этот, казалось, сломает все свои рёбра в первом же столкновении. Впрочем, он был покрепче Френка Фарадея: зад шире, бёдра массивнее. Выше пояса он был худой, но глядя на нижнюю половину его торса, можно было догадаться, кто он такой: крестьянский сын из Айовы, приехавший взглянуть на красоты Ньюарка. Он подошёл к «дому» и взглянул на центр поля. У него были тёмные волосы, и одна прядь упала ему на лоб. Он откинул её и продолжал стоять, впитывая в себя всё, что видел — молчащие пустые трибуны, где днём будет сидеть более пятидесяти тысяч человек, развевающиеся на лёгком утреннем ветру флаги, стойки по краям линии фаул, свежевыкрашенные в яркий синий цвет, рабочие, начинающие поливку поля. Знатное было зрелище, и я мог вообразить, что творилось в голове у этого мальчишки, который всего неделю назад доил коров и ждал середины мая, когда «Коматозники» начнут свой сезон. Я решил, что в его голове, наконец, сложилась цельная картина того, что его ждёт, и, когда он повернётся ко мне, я увижу в его глазах панику. Того и гляди, придётся связать его в раздевалке, чтобы он не прыгнул в свой старый грузовик и не дал газу домой, в землю обетованную. Но когда он посмотрел на меня, паники в его глазах не было. И страха не было, не было даже нервозности, свойственной, на мой взгляд всем игрокам в День Открытия. Нет, он выглядел абсолютно спокойным, стоя за «домом» в своих «ливайсах» и лёгкой поплиновой куртке. — Да, — говорит он головом человека, подтверждающего то, в чём был уверен с самого начала, — Билли сможет отбивать здесь. — Тем лучше для него, — отвечаю я. Ничего другого в голову не пришло. — Лучше, — повторяет он. А затем — клянусь — он сказал, — Как по-вашему, тем парням требуется помощь с поливкой? Я рассмеялся. В нём было нечто странное, непонятное, заставляющее людей нервничать, но в то же время, притягивающее к нему. Что-то хорошее, что вызывало симпатию, несмотря на чувство, что у этого парня не всё в порядке с головой. Джо это почувствовал сразу, а следом за ним и другие игроки и это не помешало им полюбить его. Не знаю, как описать… словно в его ответе вы слышали эхо собственных мыслей. — Билли, — сказал я, — Уход за стадионом — не твоя работа. Работа Билли на сегодня — надеть форму и ловить мячи Дэнни Дузена. — Дэнни Ду. — Точно так. Двадцать побед и шесть поражений в прошлом сезоне, должен был получить приз Сая Янга, но не получил. До сих пор бесится по этому поводу. Если он мотнёт головой, не вздумай давать тот же сигнал второй раз, если не хочешь, чтобы он тебе глаз на жопу натянул после игры. Дэнни Ду не хватает четырёх побед до двухсот, и он будет чертовски придирчивым до тех пор, пока не достигнет двух сотен. — Двух сотен. Кивок. — Точняк. — Если он мотнёт головой — подать другой сигнал. — Ага. — Он умеет подавать чейнж-ап? — А у тебя две ноги? Ду выиграл сто девяносто шесть игр, без чейндж-апа этого не сделать. — Не сделать, — повторил он, — О’кей. — И береги себя там. Пока начальство не найдёт кого-нибудь, ты — это всё, что у нас есть. — Хорошо. Понял. — Надеюсь. К этому времени стали подъезжать другие игроки, и у меня появилась тысяча дел. Позже я увидел парнишку в офисе Джерсийца Джо, он подписывал необходимые бумаги. Кервин МакКаслин навис над ним, как стервятник над падалью, указывая на места для подписи. Бедняга — за последние шестьдесят часов он, вероятно, спал не более шести, и вот он здесь, ставит подпись под пятью годами своей жизни. Ещё позднее я увидел его в компании Дузена, разбирающих линейку нападения Бостона. Дузен говорил без остановки, а парень весь обратился в слух. Не прерывал вопросами, что было правильно с его стороны. Дэнни бы ему башку открутил, посмей он открыть рот. Примерно за час до игры я зашёл в офис Джо посмотреть список отбивающих. Паренька он поставил восьмым, что было неудивительно. Над нашими головами стали раздаваться гул голосов и топот ног. В День Открытия зрители всегда собираются рано. От этих звуков у меня, как обычно побежали мурашки по коже, и я видел, что Джерсиец Джо чувствует то же самое. Его пепельница уже была переполнена. — Я думал, он будет покрупнее, — сказал он, постукивая по имени Блейкли в заявочном списке, — Боже, помоги нам, если его сегодня вынесут. — МакКаслин ещё не нашёл никого? — Не знаю. Он говорил с женой Хьюби Раттнера, но сам Хьюби рыбачит где-то в городке Жопа Мира, штат Мичиган. Будет на связи только к следующей неделе. — Кэп, Хьюби Раттнеру все сорок три. — У нищих нет выбора. И, говоря начистоту, сколько, по-твоему, парень продержится в Высшей Лиге? — Скорее всего, очень недолго, — сказал я, — но в нём есть что-то, чего нет в Фарадее. — И что же это? — Не знаю, но если бы ты видел, как он сегодня стоял в «доме» и смотрел на центр поля, ты бы почувствовал себя увереннее. Он как будто думал: и только-то? Я полагал, всё будет серьёзнее. — Он поймёт, что всё серьёзно после первого же броска Айка Делока", — сказал Джо, зажигая сигарету. Он глубоко втянул дым и закашлялся, — Пора завязывать курить "Лаки Страйк". Такой кашель — это не шутки. Ставлю двадцать чёртовых баксов, что малыш пропустит первый же кручённый мяч Дэнни между ног, Дэнни расстроится — он всегда так делает, когда кто-то лажает на его подаче — и Бостон будет на коне. — Да ты просто излучаешь оптимизм, — сказал я. Он протянул руку: