Ральф ощутил тот щелчок в своем мозгу. Шрам на его руке немедленно раскалился добела. Этот жар не жег Ральфа, а вырывался из него расширяющимся потоком энергии. Он увидел перед собой громадную зеленую вспышку, такую яркую, что на одно мгновение ему показалось, будто вокруг него взорвался Изумрудный город Страны Оз. Что-то или кто-то дико заорал. Этот высокий, режущий звук мог свести его с ума, если бы продолжался достаточно долго, но он стих. Вслед за ним раздался резкий глухой удар, напомнивший Ральфу тот случай, когда он запалил шутиху и швырнул ее в стальную канализационную трубу. Неожиданный всплеск какой-то силы пролетел мимо него потоком ветра и тускнеющего зеленого света. Он уловил странный, асимметричный образ Малинового короля, уже больше не молодого и не красивого, а древнего, искаженного и менее человекообразного, чем самое странное существо, когда-либо прыгавшее или ползавшее по Краткосрочному уровню бытия. Потом что-то раскрылось над ними, обнажив ворвавшуюся тьму с пересекающимися вихрями и разноцветными лучами. Казалось, ветер задувал Малинового короля туда, вверх, как листок в дымовую трубу. Лучи становились ярче, и Ральф отвернулся, подняв одну руку, чтобы прикрыть глаза. Он понял, что открылся некий проход между тем уровнем, на котором он находился, и невообразимыми уровнями наверху; еще он понял, что если будет долго смотреть в это разгорающееся свечение и в эти (гробовые свечи) разноцветные вихри, то смерть станет не самым худшим, а лучшим из того, что может случиться с ним. Он зажмурил не только глаза; он зажмурил свой мозг. В следующее мгновение все исчезло: существо, представившееся Эду под именем Малинового короля, кухня в старом доме на Ричмонд-стрит, кресло-качалка его матери. Ральф стоял на коленях в разреженном воздухе, футов на шесть правее носа «чероки», задрав руки, словно ребенок, которого часто бьют, перед приближением жестокого родителя, и, взглянув вниз, между своих колен, он увидел под собой Общественный центр и прилегающую к нему автомобильную стоянку. Сначала ему показалось, что его зрение дурачит какая-то оптическая иллюзия, поскольку фонари на стоянке, казалось, разъезжались в стороны. Они были похожи на толпу очень высоких и очень тощих людей, которая начинает рассасываться, потому что зрелище подошло к концу. И сама стоянка вроде бы как-то… ну… расширялась. Она не расширяется, а приближается, холодно подумал Ральф. Он снижается. Он начал свой полет камикадзе. 6 На мгновение Ральф застыл, очарованный и скованный изумлением от своей позы. Он превратился в мифическое эфемерное существо — конечно, не в бога (никакой бог не мог быть таким усталым и испуганным, как он сейчас), но, с другой стороны, явно и не столь земное создание, как человек. Вот каково по-настоящему летать; видеть землю сверху без всяких границ. Вот каково… [РАЛЬФ!] Ее крик прозвучал как выстрел прямо у него над ухом. Ральф отпрянул от него, и в тот момент, когда его взгляд оторвался от гипнотизирующего зрелища несущейся к нему снизу земли, он обрел способность двигаться. Он поднялся на ноги и пошел обратно к самолету. Он двигался легко и просто, совсем как человек, идущий по коридору своего собственного дома. Ветер не бил ему в лицо, не сдувал волосы со лба. И когда его левое плечо прошло сквозь пропеллер «чероки», вертящиеся лопасти причинили ему не больше вреда, чем причинили бы дыму. На мгновение он увидел бледное красивое лицо Эда — лицо разбойника, подъехавшего к дверям старой гостиницы, в поэме, всегда заставлявшей Кэролайн плакать, — и его недавнее чувство жалости, смешанной с сожалением, уступило место злости. Трудно было по-настоящему злиться на Эда — в конце концов, тот был просто еще одной пешкой, которую двигали на доске, — но все-таки здание, в которое он нацелился своим самолетом, было заполнено живыми людьми. Ни в чем не повинными людьми. Ральф увидел что-то упрямое и по-детски капризное в одурманенном и отрешенном выражении лица Эда, и, проходя сквозь тонкую обшивку кабины, он подумал: По-моему, на каком-то уровне, Эд, ты знаешь, что в тебя вселился дьявол. Думаю, ты даже мог бы вышвырнуть его прочь… разве не говорили мистер К. и мистер Л., что всегда есть выбор? Если так, ты тоже должен был иметь его, черт бы тебя взял. На одно мгновение голова Ральфа проткнула потолок, как уже было с ним раньше, а потом он снова опустился на колени. Теперь Общественный центр заполнял собой все ветровое стекло кабины самолета, и Ральф понял, что уже слишком поздно не дать Эду сделать что-то. Эд уже сорвал пленку со звонка. Он положил ладонь на звонок. Ральф полез в карман и схватил оставшуюся сережку, снова зажав ее между пальцев так, чтобы зубец торчал наружу. Другую ладонь он свернул трубочкой вокруг проводов, соединяющих картонную коробку и звонок. Потом он закрыл глаза и сосредоточился, снова вызывая то гибкое ощущение в самом центре мозга. В желудке у него неожиданно возникла пустота, и он успел подумать: Уууух ты! Это же скоростной лифт! Потом он очутился внизу, на Краткосрочном уровне, где не было ни богов, ни дьяволов, ни лысых врачей с волшебными ножницами и скальпелями, ни аур. Внизу, где было невозможно проходить сквозь стены и убегать от воздушных катастроф. Внизу, на Краткосрочном уровне, где его могли видеть, и… Ральф сообразил, что Эд как раз сейчас пользуется этим. — Ральф? — окликнул его одурманенный голос человека, только что очнувшегося от своего самого глубокого в жизни сна. — Ральф Робертс? Что ты здесь делаешь? — О, я просто был тут рядом, по соседству, и решил заглянуть, — сказал Ральф. — Как говорится, зайти поболтать. — И с этими словами он сжал ладонь в кулак и вырвал провода из коробки. 7 — Нет! — заорал Эд. — Не делай этого, ты все испортишь! Это точно, подумал Ральф и потянулся через колени Эда, чтобы схватить штурвал «чероки». Общественный центр был уже не более чем в тысяче двухстах футах под ними, а может, и меньше. Ральф все еще не знал наверняка, что находилось в коробке, привязанной к креслу второго пилота, но он догадывался, что там скорее всего пластиковая взрывчатка, которую всегда используют террористы в боевиках с Чаком Норрисом и Стивеном Сигалом. Предполагается, что она достаточно надежна — в отличие от нитроглицерина в «Плате за страх» Клузо, — но сейчас вряд ли было подходящее время для ссылок на Евангелие от Киноиндустрии. И даже самая надежная взрывчатка может взорваться без всякого детонатора, если ее сбросить с высоты почти двух миль. Он рванул штурвал как можно дальше влево. Общественный центр под ними начал поворачиваться, вызывая дурноту, словно он был закреплен на оси гигантского волчка. — Нет, не смей, ублюдок! — завопил Эд, и что-то похожее на тупой конец маленького молотка ударило Ральфа в бок, почти парализовав его болью и отняв дыхание. Его рука соскользнула со штурвала, а Эд ударил его еще раз, теперь в подмышку. Потом он схватил штурвал и резко рванул его в обратную сторону. Общественный центр, начавший скользить к боку ветрового стекла, стал поворачиваться обратно, к самой середине. Ральф потянулся к штурвалу. Эд приставил ладонь к его лбу и отпихнул назад. — Зачем ты полез в это? — рявкнул он. — Зачем тебе понадобилось впутываться? — Зубы его обнажились, губы оттянулись назад в злобном оскале. Появление Ральфа в кабине должно было по идее сделать его беспомощным от шока, но почему-то не сделало. Конечно, не сделало, он же псих, подумал Ральф и вдруг возвысил свой внутренний голос в паническом вскрике: [Клото! Лахесис! Ради Христа, помогите мне!] И ничего. Казалось, его крик вообще ушел в никуда. Да и как же иначе? Он вернулся на Краткосрочный уровень, а это означало, что здесь он сам по себе. Общественный центр был уже в восьмистах или девятистах футах под ними. Ральф мог разглядеть каждый кирпич, каждое окно, каждого человека, стоявшего снаружи, — он почти что мог сказать, кто из них держал плакат. Они смотрели наверх, стараясь уразуметь, что делает здесь этот свихнувшийся самолет. Ральф не видел страха на их лицах, пока его не было, но через три-четыре секунды… Он снова навалился на Эда, не обращая внимания на режущую боль в левом боку, и выбросил правый кулак вперед, большим пальцем направляя зубец сережки и придерживая его так, чтобы он высовывался как можно дальше между пальцев. Старый «трюк с сережкой» сработал с Малиновым королем, но тогда Ральф находился выше и лучше владел элементом сюрприза. Он и на этот раз целился в глаз, но в последний момент Эд успел отдернуть голову. Зубец угодил ему в физиономию, как раз над скулой. Эд хлопнул по этому месту, словно желая убить комара, левой рукой крепко вцепившись в штурвал. Ральф снова потянулся к штурвалу. Эд замахнулся, и его кулак угодил чуть выше левого глаза Ральфа, отшвырнув его назад. Один-единственный звук, серебряный и чистый, заполонил его уши, словно между ними стоял большой камертон и кто-то с силой ударил по нему. Мир стал серым и зернистым, как газетная фотография. [РАЛЬФ! БЫСТРЕЕ!] Это был голос Лоис — теперь полный ужаса. Ральф знал почему: время почти что вышло. Быть может, у него оставалось секунд десять, максимум — двадцать. Он снова бросился вперед, на этот раз не на Эда, а к фотографии Элен и Натали, прикрепленной над альтиметром. Он оторвал ее, поднял кверху и… смял между пальцев. Он точно не знал, какую реакцию надеялся вызвать этим, но та, что последовала, превысила самые смелые его чаяния. — ОТДАЙ ИХ ОБРАТНО! — заорал Эд. Он забыл про штурвал и потянулся к фотографии. Как только он сделал это, Ральф снова увидел человека, которого засек в нем в тот день, когда он избил Элен, — отчаянно несчастного и боявшегося тех сил, которые были спрятаны у него внутри. Слезы не только стояли у него в глазах, но текли по щекам, и Ральф смущенно подумал: «Неужели он плакал все это время?» — ОТДАЙ ИХ ОБРАТНО! — снова провыл Эд, но Ральф уже сомневался, что этот крик был адресован именно ему; он подумал, что его бывший сосед мог обращаться к существу, вторгшемуся в его жизнь, оглядевшемуся в ней, желая удостовериться, что эта жизнь подходит, а потом просто забравшему ее. Сережка Лоис мерцала в щеке Эда, словно какое-то варварское похоронное украшение. — ОТДАЙ ИХ, ОНИ МОИ! Ральф держал смятую фотографию чуть дальше, чем мог достать своими размахивающими руками Эд. Эд рванулся, ремень безопасности врезался ему в живот, и Ральф изо всех сил ударил его в горло, почувствовав неописуемую смесь удовлетворения и отвращения, когда удар пришелся в твердый, выпирающий кадык Эда. Эд откинулся на стенку кабины, вытаращив глаза от боли, отчаяния и изумления и схватившись руками за горло. Глухой, сдавленный звук раздался откуда-то из глубины его нутра, словно у какого-то тяжелого механизма стали ломаться шестеренки. Ральф подался вперед, перевалившись через колени Эда, и увидел, как Общественный центр подпрыгнул кверху навстречу самолету. Он снова крутанул штурвал влево, и Общественный центр под ним — прямо под ним — опять начал поворачиваться к одному боку не обреченного на долголетие ветрового стекла «чероки», но… он двигался с ужасной неторопливостью. Ральф сообразил, что чувствует какой-то запах в кабине — какой-то слабый аромат, сладкий и одновременно знакомый. Прежде чем он успел задуматься, что же это может быть, он увидел внизу нечто, что полностью отвлекло его от происходящего. Это был фургончик «Мороженое Худси», иногда катающийся по Харрис-авеню, звякая своим маленьким веселым колокольчиком. Бог мой, подумал Ральф скорее с благоговением, чем со страхом. Похоже, мне суждено уйти в глубокий холод вместе с пломбирами и рожками Худси. Тот сладкий запах усилился, и, когда чьи-то руки схватили его за плечи, Ральф понял, что это духи Лоис Чэсс. — Поднимайся! — заорала она. — Ральф, тупица, ты должен… Он не подумал об этом; он просто совершил это. Та штука в его мозгу сжалась, последовал щелчок, и он услышал ее фразу до конца в том странном пронзительном варианте, который больше походил на мысль, чем на речь. […подняться! Оттолкнись ногами!] Слишком поздно, подумал он, но тем не менее сделал как она велела: поставив ноги на основание резко наклонившейся панели управления, оттолкнулся изо всех сил. Он ощутил, как Лоис поднимается сквозь колонну существования вместе с ним, пока «чероки» пулей пролетает последние сто футов до земли, и, когда они взмыли вверх, он почувствовал, как неожиданный взрыв энергии Лоис окутал его и потащил назад, словно поводок. Возникло краткое, вызывающее дурноту ощущение полета одновременно в двух направлениях. Последним взглядом Ральф уловил фигурку Эда Дипно, скорчившегося у боковой стенки кабины, но по-настоящему он его вообще не видел. Грозовая серо-желтая аура исчезла. Эд тоже исчез, похороненный в «мешке смерти», черном, как полночь в аду. Потом они с Лоис стали падать, не прекращая полета. Глава 30 1 Прямо перед взрывом Сюзан Дэй, стоящая в жарком белом пятне света перед Общественным центром и доживающая последние несколько секунд своей бурной, легендарной жизни, говорила: — Я приехала в Дерри не затем чтобы утешать, дразнить или подстрекать вас, а затем чтобы скорбеть вместе с вами, — эта ситуация вышла далеко за рамки политических воззрений. В насилии не найти правды, как не найти убежища в сознании своей правоты. Я здесь, чтобы просить вас отложить ваши взгляды и риторику в сторону и помочь друг другу отыскать способ помогать друг другу. Отвернуться от пристрастий… Высокие окна, обрамляющие южную сторону здания, вдруг осветились нестерпимо ярким белым светом, а потом вдавились внутрь. 2 «Чероки» не попал в фургончик «Худси», но это не спасло последний. Самолет проделал половину заключительного кувырка в воздухе и ввинтился в парковочную площадку футах в двадцати пяти от забора, у которого несколько часов назад задержалась Лоис, чтобы подтянуть свою неудобную нижнюю юбку. Крылья отлетели. Кабина с силой вмялась в пассажирский салон. Фюзеляж взорвался с яростью бутылки шампанского, засунутой в микроволновую печь. Полетело стекло. Хвост нагнулся над телом «чероки», как жало умирающего скорпиона, и врезался в крышу фургона с надписью «ЗАЩИТИМ ПРАВО ЖЕНЩИН НА ВЫБОР!». Раздался громкий звенящий треск, словно уронили груду ржавого железа. — Что за че… — начал было один из легавых, стоящих на краю парковочной площадки, и тут взрывчатка С-4 вылетела из картонной коробки, словно большой серый сгусток слизи, и ударилась об остатки панели управления, вонзив в нее несколько «горячих» проводов, как иголки от шприцов. «Пластик» взорвался с оглушительным грохотом, осветив вспышкой беговую дорожку Бассей-парка и превратив автостоянку в смерч белого света и шрапнели. Джона Лейдекера, стоявшего под бетонным козырьком Общественного центра и разговаривавшего с легавым из полиции штата, швырнуло в одну из раскрытых дверей и через весь вестибюль. Он ударился о противоположную стену и рухнул без сознания на осколки стекла из стенда с трофеями скачек. В этом ему повезло больше, чем тому человеку, с которым он стоял; того полицейского бросило на перегородку между двумя раскрытыми дверями и разрезало пополам. Получилось так, что ряды припаркованных машин, по сути дела, защитили Общественный центр от самой мощной ударной волны, но эту удачу оценят лишь позже. Внутри более двух тысяч человек поначалу замерли на своих местах от изумления, плохо соображая, что им делать, и еще хуже понимая, что сейчас произошло на их глазах: самая знаменитая феминистка Америки была обезглавлена неровным осколком летящего стекла. Ее голова отлетела в шестой ряд, словно какой-то странный белый кегельный шар с напяленным на него светлым париком. Паники не было, пока не погас свет. 3