Ральф решил, что он доволен… Во всяком случае, насколько может быть доволен человек, которому невыносимо противны его собственные действия и методы. Он не думал, что в обещании Атропоса скрыты какие-то ловушки; маленький лысый человечек знал, что он может дорого заплатить позже за то, что уступил сейчас, но это не могло отменить ту боль и ужас, которые Ральф обрушил на него. [Да, мистер А., думаю, этого вполне достаточно.] Ральф сполз со своей маленькой жертвы с бунтующим желудком и ощущением — должно быть, ложным, — что его глотка открывается и закрывается, как раковина улитки. Мгновение он смотрел на испачканный в крови скальпель, потом отвел руку назад и швырнул его изо всех сил. Переворачиваясь в воздухе, тот пролетел через арку и исчез в складском помещении. Неплохое избавление, подумал Ральф. Во всяком случае, я не так уж много на себя взял. Вот так-то. Теперь ему уже не хотелось блевать. Ему хотелось плакать. Атропос медленно поднялся на колени и огляделся вокруг мутным взглядом человека, пережившего убийственную бурю. Он увидел свое ухо, лежавшее на полу, поднял его, повертел в своих маленьких ручках и взглянул на обрывки хрящика. Потом он посмотрел на Ральфа. В его глазах стояли слезы боли и унижения, но было в них и еще кое-что — ярость, такая глубокая и смертельная, что Ральф отшатнулся. Все его предосторожности казались жалкими и глупыми на фоне этой ярости. Он сделал нетвердый шаг назад и погрозил Атропосу чуть дрожащим пальцем. [Помни свое обещание.] Атропос оскалил зубы в отвратительной усмешке. Болтающийся лоскут кожи с одной стороны его лица раскачивался туда-сюда, как провисший парус, а открытая рана под ним сочилась кровью. [Конечно, я помню — как же мне забыть? На самом деле я хочу дать тебе еще одно. Можно сказать, целых два — по цене одного.] Атропос сделал жест, который Ральф отлично помнил по происходившему на больничной крыше — расставил два пальца правой руки буквой «V» и взметнул их вверх, соорудив в воздухе красную дугу. В ней Ральф увидел человеческую фигуру. За ней, словно сквозь кровавый туман, тускло мерцал магазин «Красное яблоко». Он хотел было спросить, кто стоит впереди, на кромке тротуара Харрис-авеню, и… вдруг он понял. В шоке он поднял глаза на Атропоса. [Господи Иисусе, нет! Нет, ты не можешь!] Ухмылка на физиономии Атропоса стала шире. [Знаешь, именно это я думал про тебя, Краткий. Только я ошибся. Как и ты — сейчас. Смотри.] Атропос раздвинул пальцы чуть пошире. Ральф увидел, как кто-то в бейсбольной кепке «Ред сокс» вышел из «Красного яблока», и на этот раз моментально понял, кого он видит. Этот человек позвал того, кто стоял на другой стороне улицы, а потом начало происходить что-то ужасное. Ральфу стало дурно, и он отвернулся от кровавой дуги будущего, мерцающей между маленькими пальцами Атропоса. Но когда это произошло, он услышал. [Та, которую я показал тебе первой, принадлежит Случаю, Краткий, — другими словами, мне. И вот мое обещание: если ты и дальше будешь стоять у меня на дороге, то, что я тебе сейчас показал, случится. Ты ничего не сможешь сделать, никакое предупреждение этого не остановит. Но если ты сейчас уберешься — если ты и твоя женщина просто постоите в сторонке и дадите событиям развиваться своим чередом, — тогда я задержу свою руку.] Вульгарности, составлявшие ранее такую огромную часть речей Атропоса, слетели как ненужная шелуха, и в первый раз Ральф ясно ощутил, каким поистине старым, злобным и мудрым было это существо. [Помнишь, что говорят наркоманы, Краткий: умирать легко, жить — тяжело. Верно сказано. Кому это знать, как не мне. Ну так что скажешь? Есть какие-нибудь мысли?] Ральф стоял посреди грязной каморки, опустив голову и стиснув кулаки. Сережки Лоис в одном из них жгли его, как горячие угольки. Кольцо Эда тоже, казалось, жгло, и он знал, что ничто на свете не помешало бы ему вытащить кольцо из кармана и швырнуть в другое помещение вслед за скальпелем. Он вспомнил рассказ, который читал в школе тысячу лет назад. Он назывался «Леди или тигр?», и теперь Ральф понимал, каково бывает, когда тебя наделяют такой страшной силой и… дают такой страшный выбор. На поверхности все вроде было довольно просто: что в конце концов такое — одна жизнь против двух тысяч? Но эта одна жизнь!.. Но ведь на самом деле вряд ли кто-то когда-нибудь узнает, холодно подумал он. Никто, кроме, быть может, Лоис… А Лоис согласится с моим решением. Кэролайн могла бы не согласиться, но они очень разные женщины. Да, но есть ли у него право? Атропос и это прочел в его ауре — поразительно, как много видело это существо. [Конечно, оно у тебя есть, Ральф, — в этом на самом деле и заключаются вопросы жизни и смерти: у кого есть право? На сей раз оно у тебя. Так что же ты скажешь?] [Я не знаю, что я скажу. Я не знаю, что думаю. Но я знаю, чего хочу: чтобы все вы трое ОСТАВИЛИ МЕНЯ, МАТЬ ВАШУ, В ПОКОЕ!] Ральф Робертс задрал голову к пронизанному корнями деревьев потолку берлоги Атропоса и испустил вопль. Глава 27 1 Пять минут спустя голова Ральфа высунулась из норы под старым склоненным дубом. Он тут же увидел Лоис. Она стояла перед ним на коленях, тревожно вглядываясь сквозь спутанные корни в его перевернутое лицо. Он поднял грязную, испачканную в крови руку, и она, крепко схватив ее, помогла ему одолеть несколько последних ступенек — сучковатые корни были больше похожи на лестничные перекладины. Ральф выкарабкался из-под дерева, перевернулся на спину и стал глубоко вдыхать в себя сладкий воздух. Никогда в жизни воздух еще не казался ему таким вкусным. Несмотря на все остальное, он жутко радовался, что выбрался оттуда. Радовался свободе. [Ральф? С тобой все в порядке?] Он повернул ее руку, поцеловал ладонь и положил сережки на то место, которого только что касался губами. [Да. Все нормально. Вот они.] Она взглянула на них с таким любопытством, словно никогда раньше не видела сережек — ни этих, ни каких-либо других, — а потом сунула их в кармашек платья. [Ты увидела их в зеркале, да, Лоис?] [Да, и это разозлило меня, но… вряд ли удивило по-настоящему.] [Потому что ты знала.] [Да. Наверное, знала. Может быть, с того момента, когда мы впервые увидели Атропоса в шляпе Билла. Я просто старалась… ну, знаешь… не думать об этом.] Она смотрела на него внимательно и осторожно. [Оставим сейчас мои сережки. Что произошло там, внизу? Как ты освободился?] Ральф боялся, что если она будет долго смотреть вот так на него, то увидит слишком много. Еще ему пришло в голову, что если он вскоре не сдвинется с места, то может не сдвинуться никогда: усталость его была теперь так велика, словно какой-то огромный, покрытый коростой предмет — быть может, давно затонувший океанский лайнер — лежал у него внутри, взывая к нему и стараясь утащить вниз. Он поднялся на ноги. Он не мог допустить, чтобы кого-то из них утащило вниз — только не сейчас. Новость, поведанная небом, была не такой скверной, как можно было ожидать, но все же радоваться нечему — уже почти шесть часов. Жители Дерри, которым наплевать на то, как решится проблема абортов (а таких, как принято говорить, подавляющее большинство), заняты исключительно поглощением ужина. А ведь совсем скоро распахнутся двери Общественного центра и телевизионщики начнут прямой репортаж с места события. Они направят камеры прямо на проходящих мимо адвокатов и «друзей жизни», которые собрались там со своими плакатами. И кто-то вот-вот начнет повторять любимую присказку Эда Дипно, начинающуюся со слов: «Эй, эй, Сюзан Дэй, сколько убила сегодня детей?» Что бы ни предприняли они с Лоис, им нужно сделать это в ближайшие шестьдесят — максимум девяносто — минут. Часы уже тикали. [Пошли, Лоис. Надо двигаться.] [Мы возвращаемся в Общественный центр?] [Нет, начнем не оттуда. Думаю, для начала мы должны…] Тут Ральф обнаружил, что просто не сможет дождаться и услышать то, что должен произнести. С чего же, по его мнению, им следует начать? Обратно в городскую больницу Дерри? В «Красное яблоко»? К нему домой? Куда идти, если тебе нужно отыскать парочку доброжелательных, но далеко не всезнающих ребят, которые вовлекли тебя и нескольких твоих друзей в мир боли и несчастий? И можешь ли ты резонно полагать, что они отыщут тебя? Возможно, они не хотят отыскивать тебя, родной. На самом деле они могут прятаться от тебя. [Ральф, ты уверен, что ты…] Неожиданно он подумал о Розали и понял. [В парк, Лоис. Страуфорд-парк. Вот куда нам нужно идти. Но по пути мы должны сделать одну остановку.] Он повел ее вдоль забора, и вскоре они услышали шум перекликающихся голосов. До Ральфа также донесся запах жареных сосисок, и после зловония в берлоге Атропоса этот запах показался ему нектаром. Минуту или две спустя они с Лоис вышли на край площадки для пикников возле шоссе № 3. Там в центре своей потрясающей многоцветной ауры стоял Дорранс и наблюдал, как легкий самолет выруливает на взлетную полосу. Позади него, за одним из пикниковых столиков сидели Фэй Чапин и Дон Визи с шахматной доской между ними и наполовину опорожненной бутылкой «Блю нан» на столе. Стэн и Джорджина Эберли пили пиво и переворачивали в жаровне шампуры с нанизанными на них сосисками — Ральфу эта жаровня казалась странно розовой, как песок кораллового цвета. На мгновение Ральф застыл там, где стоял, оглушенный их красотой — той призрачной, властной красотой, бывшей, как он думал, главной чертой Краткосрочной жизни. Ему вспомнился обрывок песенки по крайней мере двадцатипятилетней давности: «Мы — звездная пыль золоченая…» Аура Дорранса была иной — совершенно иной, — но даже самая простенькая из прочих мерцала, как редкие и бесконечно желанные драгоценные камни. [О, Ральф, ты видишь? Ты видишь, как они прекрасны?] [Да.] [Как жаль, что они не знают этого!] Но так ли? В свете всего, что случилось, Ральф не был в этом уверен. У него возникла мысль — смутная, но сильная интуиция, которую он никогда бы не смог облечь в слова, — что, быть может, истинная красота — это нечто недоступное сознательному восприятию; работа, которая всегда в развитии, предмет скорее бытия, чем видения. — Давай, раззява, делай ход, — произнес чей-то голос. Ральф вздрогнул, поначалу решив, что голос обращается к нему, но это был Фэй, разговаривавший с Доном Визи. — Ты копаешься медленнее, чем старый червяк. — Отстань, — сказал Дон. — Я думаю. — Думай хоть пока ад не замерзнет, умник, а мат все равно через шесть ходов. Дон налил немного вина в бумажный стаканчик и вытаращил глаза. — О-о, проклятие! — вскричал он. — Я и не знал, что играю с Борисом Спасским! Я-то думал, это просто старый Фэй Чапин! Каюсь, только б не гореть в аду, и хожу! — Вот это прикол, Дон. С таким ходом можешь сесть у дороги и заработать миллион. Кстати, тебе не придется долго ждать, чтобы сделать это, — можешь отсчитывать шесть ходов начиная с этого. — Плохо сечешь, — заявил Дон. — Ты просто не знаешь, когда… — Ш-ш-ш-ш! — резко произнесла Джорджина Эберли. — Что это было? Такой звук, словно что-то взорвалось! «Этим» была Лоис, высасывающая струю дрожащей зелени цвета леса после дождя из ауры Джорджины. Ральф поднял правую руку, свернул ее трубочкой у губ и принялся вдыхать похожую струю ярко-голубого света из ауры Стэна Эберли. Он почувствовал, как его тут же наполнила свежая сила — словно флуоресцентные лампы зажглись в мозгу. Но тот тяжелый затонувший корабль, бывший не чем иным, как платой за четыре месяца бессонных ночей, по-прежнему оставался внутри и все еще пытался засосать его вниз — туда, где лежал сам. Решение тоже по-прежнему было там — еще не исполненное тем или иным способом, но лишь отложенное. Стэн тоже огляделся вокруг. Сколько бы ни забрал Ральф от его ауры (а ему казалось, он высосал немало), источник оставался таким же ярким и сочным, как прежде. То, что им говорили когда-то про неисчерпаемые резервуары энергии, окружавшие каждое человеческое существо, явно было совершеннейшей правдой. — Ну, — протянул Стэн, — я тоже слышал что-то… — А я — нет, — заявил Фэй.