Музыка раздавалась из динамика размером с почтовую марку, стоявшего на миниатюрном крылечке. Оросительная установка вертелась на лужайке и издавала негромкое «иша-иша-иша», выбрасывая в воздух радужные струи, и влажное пятно на подъездной дорожке становилось все шире. Эд Дипно сидел без рубахи в садовом кресле, слева от бетонной дорожки, скрестив ноги, и так отрешенно смотрел на небо, словно пытался решить, похоже ли пробегавшее над головой облако на лошадь или на единорога. Одна босая ступня подергивалась в такт музыке. Раскрытая книга, лежавшая корешком вверх у него на коленях, вполне соответствовала музыке, льющейся из динамика. «Пастушки тоже понимают блюз» Тома Робинса. Ни дать ни взять — чудесный летний пейзажик; идиллическая сценка из безмятежной жизни в маленьком городишке, которую вполне мог бы изобразить Норман Рокуэлл[17]. А потом озаглавить: «Воскресный полдень». Вот только нужно бы счистить кровь с суставов пальцев Эда и стереть капельку крови с левой линзы его круглых, как у Джона Леннона, очков. — Ральф, ради Бога, не ввязывайся в драку! — прошипел Макговерн, когда Ральф сошел с дорожки и двинулся через лужайку. Он прошел через холодный душ оросительной установки на лужайке, почти не почувствовав его. Эд повернулся, увидел его, и лицо у него расплылось в солнечной улыбке. — Эй, Ральф! — сказал он. — Рад вас видеть, дружище! В своем воображении Ральф увидел, как он подходит, толкает кресло Эда, переворачивает и вытряхивает его хозяина на лужайку. Он увидел, как глаза Эда расширяются за линзами его очков от шока и изумления. Видение было столь реальным, что он увидел даже, как солнце отразилось в циферблате часов Эда, когда тот пытался сесть. — Возьмите себе пивка и присаживайтесь, — тем временем говорил Эд. — Хотите, сыграем партию в шахматы… — Пивка? Партию в шахматы? Господи Иисусе, Эд, что с вами случилось? Эд сразу не ответил, а лишь взглянул на Ральфа испуганно и одновременно злобно. Удивление в его лице перемешалось со стыдом; у него был в эту минуту взгляд человека, готового выпалить: «А-а, черт, родная… Я опять забыл вынести мусор?» Ральф ткнул пальцем вниз с холма, мимо Макговерна, который стоял — он бы укрылся, если бы там было за чем укрыться, — возле мокрого пятна на дорожке, тревожно наблюдая за ними. К первой полицейской машине присоединилась вторая, и до Ральфа доносился треск радиосигналов из их открытых окон. Толпа сильно выросла. — Полиция прикатила из-за Элен! — выпалил он, уговаривая себя не кричать, твердя себе, что крик делу не поможет, но все равно он кричал. — Они там, потому что ты избил жену, до тебя что, не дошло? — А-а, — сказал Эд и уныло потер свою щеку. — Это. — Да, это, — сказал Ральф, чувствуя, что застывает как в столбняке от злобы. Эд уставился мимо него на полицейские машины, на толпу, собравшуюся у «Красного яблока»… А потом увидел Макговерна. — Билл! — крикнул он. Макговерн отшатнулся. Эд или не заметил этого, или сделал вид, что не заметил. — Эй, дружище, подсаживайтесь! Хотите пивка? Холодненького… Вот тогда Ральф понял, что сейчас он ударит Эда, разобьет его идиотские маленькие очки с круглыми стеклами и, может быть, осколок стекла врежется Эду в глаз. Он сделает это, ничто на свете не могло остановить его, только… В последний момент кое-что все-таки его остановило. В последнее время он слышал у себя в мозгу голос Кэролайн чаще других голосов — разумеется, когда он не разговаривал вслух сам с собой, — но этот голос принадлежал не Кэролайн; этот голос, каким бы странным это ни показалось, принадлежал Триггеру Вэчону, которого он видел лишь раз или два с того дня, когда Триг спас его от грозы, — дня, когда у Кэролайн случился первый приступ. Эй, Ральф! Вы будьте чердовски осторожны! Эдод парень бешеный, как лисица! Можед, он хочет, чтоб вы ударили его! Да, пожалуй, решил он. Может, Эд и впрямь хочет именно этого. Зачем? А кто его знает… Может, чтобы слегка замутить воду, а может, просто оттого, что он псих. — Прекрати придуриваться, — сказал он, понизив голос почти до шепота. Он с удовлетворением увидел, как внимание Эда рывком переметнулось к нему, и обрадовался, заметив, как мутное выражение печали и недоумения исчезает с лица Эда. Оно сменилось другим — острым и внимательным. Ральфу показалось, что на него смотрит опасный зверь, который почуял неладное. Ральф нагнулся так, чтобы взглянуть Эду прямо в лицо. — Это Сюзан Дэй? — спросил он все тем же тихим голосом. — Сюзан Дэй и все эти дела с абортами? Что-то насчет мертвых младенцев? Поэтому ты сорвал злобу на Элен? У него в мыслях вертелся еще один вопрос: Кто ты на самом деле, Эд? — но, прежде чем он успел задать его, Эд вытянул руку, уперся ей в середину груди Ральфа и толкнул его. Ральф качнулся назад и рухнул на сырую траву, приземлившись на локти и плечи. Лежа там, согнув ноги в коленях, он увидел, как Эд неожиданно выпрыгнул из своего садового кресла. — Ральф, не связывайся с ним! — крикнул Макговерн со своего относительно безопасного места на дорожке. Ральф не обратил на него внимания. Он просто оставался там, где лежал, приподнявшись на локтях, и внимательно всматривался в Эда. Он все еще испытывал гнев и страх, но эти эмоции начали заслоняться каким-то странным холодным очарованием. То, на что он смотрел, было безумием — в чистом виде. Перед ним находился не суперзлодей из комиксов, не Норман Бэйтс, не капитан Ахав[18]. Перед ним стоял всего-навсего Эд Дипно, работавший на побережье в Лабораториях Хокингс, — один из этих яйцеголовых, как сказали бы старики, играющие в шахматы в зоне отдыха около развилки, но для демократа, в общем, ничего себе парнишка. Теперь «ничего себе парнишка» окончательно рехнулся, и произошло это отнюдь не сегодня в полдень, когда Эд увидел подпись своей жены на петиции, висевшей на доске объявлении в «Купи и сэкономь». Теперь Ральф понимал, что сумасшествию Эда исполнился по меньшей мере год, и это заставило его задуматься над тем, какие тайны скрывала Элен все это время за своим обычным веселым нравом и солнечной улыбкой и какие маленькие отчаянные сигналы — не считая ссадин, конечно, — он мог упустить. И потом, ведь есть еще Натали, подумал он. Что она видела? Что она пережила? Помимо того, разумеется, как окровавленная, еле держащаяся на ногах мать тащила ее через Харрис-авеню и стоянку возле «Красного яблока», прижав к своему бедру? Руки Ральфа покрылись гусиной кожей. Тем временем Эд начал вышагивать туда-сюда поперек зацементированной дорожки, топча циннии, которые Элен посадила по ее краям. Он вновь превратился в того Эда, на которого Ральф наткнулся год назад возле аэропорта; он так же отрывисто и яростно подергивал головой и бросал в пустоту острые, колючие взгляды. Вот что должен был скрыть этот невинно-радушный прием, подумал Ральф. Сейчас он выглядит так же, как в тот раз, когда набросился на парня, ехавшего в пикапе. Как мангуст, защищающий кусочек своего пространства за сарайчиком. — Во всем этом нет ее прямой вины, это я признаю, — торопливо говорил Эд, ударяя правым кулаком по раскрытой левой ладони, пока ходил туда-сюда сквозь облачко брызг, вылетающих из оросительной установки. Ральф обнаружил, что ему видно каждое ребро в груди Эда; тот выглядел так, словно уже несколько месяцев недоедал. — Однако когда тупость достигает определенного предела, с ней становится трудно ужиться, — продолжал Эд. — Она — как волхвы, что пришли к царю Ироду, чтобы узнать про младенца. Я хочу сказать, до чего же может дойти тупость? Где он — рожденный стать царем Иудейским! И об этом спрашивать Ирода! Я хочу сказать, ну и засранцы, мать их! Верно, Ральф? Ральф кивнул. Конечно, Эд. Как скажешь, Эд. Эд кивнул в ответ и продолжил свое хождение туда-сюда сквозь облачко брызг и призрачные, пересекающиеся друг с дружкой радуги, мерно впечатывая кулак в свою ладонь. — Это как в песенке «Роллинг стоунз»: «Глянь на эту, глянь на эту, глянь на эту глупую девчонку». Ты, наверное, ее не помнишь, а? — Эд рассмеялся тихим трескучим смехом, заставившим Ральфа представить себе крыс, танцующих на битом стекле. Макговерн подошел к нему и опустился рядом на колени. — Давай-ка убираться отсюда, — пробормотал он. Ральф отрицательно помотал головой, и, когда Эд развернулся в их направлении, Макговерн торопливо вскочил и ретировался обратно на дорожку. — Она думала, что сумеет обмануть тебя, верно? — спросил Ральф. Он по-прежнему лежал на лужайке, приподнявшись на локтях. — Она думала, ты никогда не узнаешь, что она подписала эту петицию. Эд перескочил через дорожку, склонился над Ральфом и затряс сжатыми кулаками над его головой, точь-в-точь как отрицательный герой в немом фильме. — Нет-нет-нет-нет! — заорал он. «Джефферсон аэроплан» сменился «Энималс», Эрик Бердон уже рычал строки «евангелия» от Джона Ли Хукера: «Буум-буум-буум, застрелю тя наповал». Макговерн издал слабый вскрик, явно думая, что Эд собирается напасть на Ральфа, но вместо этого Эд нагнулся еще ниже, упершись суставами пальцев левой руки в траву и приняв позу спринтера, который ждет выстрела стартового пистолета, чтобы рвануть вперед. Лицо его было покрыто каплями, которые Ральф поначалу принял было за пот, пока не вспомнил, как Эд вышагивал туда-сюда сквозь брызги из оросительной установки. Ральф не отрывал взгляда от капельки крови на левом стеклышке очков Эда. Она немного расплылась, и теперь яблоко его левого глаза казалось налившимся кровью. — Это судьба, что я узнал про подпись на петиции! Это просто судьба! Хочешь сказать, что ты этого не понимаешь? Не оскорбляй мои умственные способности, Ральф! Может, ты и стареешь, но ты тоже далеко не тупица. Представь, я иду в супермаркет купить детское питание — ну не издевка ли — и узнаю, что она подписалась в защиту детоубийц! Центурионов! Самого Малинового короля! И знаешь что? Я… просто… увидел… красное! — Малинового короля, Эд? Кто это? — Ох, пожалуйста. — Эд хитровато взглянул на Ральфа. — «Тогда Ирод, увидев себя осмеянным волхвами, весьма разгневался и послал избить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и младше, по времени, которое выведал от волхвов». Это же в Библии, Ральф. Евангелие от Матфея, глава вторая, стих шестнадцатый. Ты что, сомневаешься? У тебя что, мать твою, есть хоть тень сомнения, что там так сказано? — Нет. Если ты так говоришь, я тебе верю. Эд кивнул. Его глаза глубокими и испуганными зелеными тенями бегали туда-сюда. Он медленно склонился над лежащим Ральфом, положив руки на его предплечья, словно собирался его поцеловать. Ральф чувствовал запах пота, запах какого-то одеколона после бритья, который уже почти выветрился, и кое-что еще — что-то пахнувшее старым свернувшимся молоком. Он прикинул, не могло ли так пахнуть безумие Эда. Вверх по Харрис-авеню проехала машина «скорой помощи» — с мигалками, но с выключенной сиреной — и свернула на стоянку у «Красного яблока». — Да, ты уж лучше… — выдохнул Эд прямо ему в лицо, — ты уж лучше мне верь. Его глаза перестали шарить вокруг и застыли на Ральфе. — Они убивают младенцев оптом, — произнес он тихим и чуть дрожащим голосом. — Выдирают из материнских утроб и вывозят из города в закрытых фургонах. В основном на грузовиках с крытыми платформами. Спросите себя вот о чем, Ральф: сколько раз в неделю вы замечаете хотя бы один такой здоровенный грузовик, проносящийся по дороге? Грузовик с кузовом, накрытым брезентом? Когда-нибудь задавали себе вопрос: а что они возят в этих грузовиках? Никогда не интересовались, а что в них там, под брезентом? Эд ухмыльнулся. Глаза его стали круглыми. — Большинство зародышей сжигают в Ньюпорте. Там есть вывеска «Частное землевладение», но на самом деле это крематорий. Правда, некоторых они вывозят за пределы штата. В грузовиках и на маленьких самолетах. Потому что зародышевая ткань — чрезвычайно ценная штука. Я утверждаю это не просто как обеспокоенный гражданин, Ральф, а как сотрудник Лабораторий Хокингс. Зародышевая ткань… она… дороже… золота. Он вдруг повернул голову и уставился на Билла Макговерна, который снова подобрался чуть поближе, чтобы услышать, что говорит Эд. — ДА, ДОРОЖЕ ЗОЛОТА И ДРАГОЦЕННЕЕ, ЧЕМ РУБИНЫ! — проорал он. И Макговерн отпрыгнул назад, вытаращив глаза от волнения и страха. — ИЗВЕСТНО ЭТО ТЕБЕ, СТАРЫЙ ПИДОР? — Да, — сказал Макговерн. — Я… Наверное, известно. — Он кинул быстрый взгляд вниз по улице, где одна из полицейских машин задним ходом выезжала со стоянки возле «Красного яблока», разворачиваясь в их направлении. — Я мог где-то читать про это. Может быть, в «Сайентифик Америкэн»… — «Сайентифик Америкэн»! — Эд рассмеялся с легким презрением и снова вытаращил глаза на Ральфа, словно говоря: Видишь, с кем мне приходится иметь дело. Потом его лицо опять опечалилось. — Оптовое убийство, — сказал он, — точно как во времена Христа. Только теперь это убийство еще не рожденных. И не только здесь, а по всему миру. Их убивают тысячами, Ральф, миллионами, и знаешь почему? Ты знаешь, почему мы снова очутились при дворе Малинового короля в эту новую эру тьмы? Ральф знал. Не так уж трудно все сопоставить. Если у тебя достаточно кусочков. Если ты видел, как Эд совал руку в бочонок с химическими удобрениями в попытке выудить мертвых младенцев, которых — как он был уверен — туда запрятали. — На сей раз царь Ирод опять получил небольшое предуведомление, — сказал Ральф. — Ты ведь это хочешь сказать, не так ли? Все та же старая песня про Мессию, верно? Он сел, почти ожидая, что Эд толкнет его назад, и почти желая, чтобы он это сделал. Его злость возвращалась к нему. Конечно, это неправильно, критиковать бредовые фантазии безумца как какую-нибудь пьесу или фильм — может, даже кощунственно, — но сама мысль о том, что Элен избили из-за такого вот застарелого дерьма, приводила Ральфа в ярость. Эд не тронул его; он просто поднялся на ноги и деловитым жестом отряхнул ладони. Кажется, он снова успокаивался. Радиовызовы затрещали громче, когда полицейская машина, выехавшая задом со стоянки «Красного яблока», подкатила к тротуару. Эд взглянул на патрульную тачку; а потом перевел взгляд обратно на поднимавшегося с земли Ральфа. — Можешь насмехаться, но это правда, — спокойно произнес он. — Только главный тут не царь Ирод. Это Малиновый король. Ирод был просто одной из его инкарнаций. Малиновый король перепрыгивает из тела в тело и из поколения в поколение, Ральф, как мальчишка — по камушкам через ручей; и всегда ищет Мессию. Он всегда упускает его, но на этот раз все может обернуться по-иному. Потому что Дерри — иное место. Здесь начинают сходиться все силовые линии. Я понимаю, в это трудно поверить, но это Правда. Малиновый король, подумал Ральф. Ох, Элен, мне так жаль. Как же все это грустно. Двое мужчин, один в форме, другой в штатском, но оба явно полицейские; вылезли из патрульной машины и подошли к Макговерну. За ними, ближе к магазину, Ральф заметил еще двоих, одетых в белые штаны и белые рубашки с короткими рукавами, выходящих из «Красного яблока». Один из них поддерживал Элен, которая шла с осторожностью больного, совсем недавно перенесшего операцию. Второй нес Натали. Санитары помогли Элен забраться в машину «скорой помощи». Тот, что нес малышку, влез в кузов за ней, а второй двинулся к кабине водителя. В их быстрых движениях Ральф почувствовал не спешку, а опыт, и подумал, что это хороший знак для Элен. Может быть, Эд не слишком поранил ее… по крайней мере на этот раз. Легавый в штатском — плотный, широкоплечий, со светлыми усами и бакенбардами, напомнившими Ральфу шерифа-одиночку раннеамериканской эпохи, — подошел к Макговерну, которого он, кажется, узнал. Лицо полицейского расплылось в широкой ухмылке. Эд обнял Ральфа за плечи и отвел его на несколько шагов от мужчин на дорожке. Понизив голос до еле слышного бормотания, он сказал: — Не хочу, чтобы они нас слышали. — Не сомневаюсь. — Эти существа… Центурионы… Слуги Малинового короля… Они ни перед чем не остановятся. Они безжалостны. — Еще бы. — Ральф оглянулся через плечо как раз вовремя, чтобы увидеть, как Макговерн указывает на Эда. Плотный мужчина спокойно кивнул. Руки его были засунуты в карманы штанов, а на губах по-прежнему играла благодушная улыбка. — Ты не думай, дело не только в этих абортах! Уже нет. Они забирают нерожденных детей у всех матерей, а не только у шлюх и наркоманок — восемь дней, восемь недель, восемь месяцев, Центурионам это безразлично. Жатва не прекращается ни днем, ни ночью. Насилие. Я видел трупики младенцев на крышах, Ральф… под заборами… в канализационных трубах… Они плывут по канализационным трубам аж до Кендаскига, а потом — в Барренс… Его глаза, огромные, зеленые и яркие, как фальшивые изумруды, уставились вдаль. — Ральф, — прошептал он, — иногда мир бывает полон разных цветов. Я видел их с тех пор, как он пришел и сказал мне. По теперь все цвета сливаются в один — черный. — С тех пор, как кто пришел и сказал тебе, Ральф? — Мы поговорим об этом позже, — ответил Эд одним уголком рта, как отпетый мошенник в кино. При других обстоятельствах это могло бы вызвать смех. Широкая улыбка радушного хозяина выплыла на его лицо, изгнав безумие так же наглядно и убедительно, как восход солнца прогоняет ночь. Перемена по своей внезапности напоминала рассвет в тропиках и была явно фальшивой, но Ральф тем не менее ощутил в ней нечто успокаивающее. Может быть, им — ему, Макговерну, Лоис и всем остальным на этом небольшом кусочке Харрис-авеню, знавшим Эда, — не стоит в конце концов чересчур винить себя за то, что они не заметили этого безумия раньше. Потому что Эд был великолепен; Эд блестяще играл свою роль. За такую улыбку стоило бы дать главный приз. Даже в такой странной ситуации эта улыбка невольно вызывала у собеседника ответную. — Приветствую вас! — обратился он к двум полицейским. Плотный мужик уже закончил свой разговор с Макговерном, и они с напарником шли через лужайку. — Заходите, ребята! — Эд вышел из-за спины Ральфа, протягивая руку. Плотный легавый в штатском пожал ее, все еще улыбаясь своей благодушной улыбочкой; — Эдвард Дипно? — спросил он.