Но самый главный урок оставался всегда неизменным: как стрелять и бить без единого промаха. Как убивать. Поляну, куда пришли Эдди с Сюзанной, неправильным темным полукольцом окружали благоуханные хвойные дерева. С южной ее стороны был обрыв: три сотни футов крошащихся сланцевых выступов и изломанных утесов, образующих этакую исполинскую лестницу. Ручеек кристально чистой воды вытекал из леса, пересекал поляну прямо по центру, сначала бурлил по овражку, промытому в рыхлой земле и крошащемся камне, потом, гремя по каменистому ложу, срывался вниз по обрыву. Вода стекала по ступеням естественной лестницы серией маленьких водопадов, над которыми вздрагивали изумительные переливы радуг. Этот спуск выводил в великолепную и глубокую долину, густо заросшую елями. Было там несколько вековых вязов, которые не давали молодой хвойной поросли задушить себя. Они возвышались, зеленые, пышные и величавые – деревья, что были, наверное, старыми уже тогда, когда край, откуда пришел Роланд, только еще начинал отсчет своей молодой истории. Роланд не сумел разглядеть ни единого признака, который указывал бы на то, что в этой долине когда-нибудь были лесные пожары, хотя наверняка хотя бы несколько молний сюда ударяло. И молнии – не единственная опасность. Когда-то, давным-давно, в незапамятные времена, в долине этой жили люди: в течении прошлых недель Роланд пару раз набредал на следы их давнишнего здесь пребывания. Большей частью то были примитивные рукотворные орудия, но среди них попадались осколки глиняной утвари, которую не выделаешь без огня. А огонь – это злая стихия, услада которому – ускользнуть из рук, что создали его. Над этим пейзажем, достойным того, чтобы стать иллюстрацией в книге, изогнутой аркой раскинулось небо, безупречно чистое голубое небо, только в нескольких милях отсюда кружилась стайка ворон, что-то выкрикивая своими древними хриплыми голосами. Они, похоже, были чем-то встревожены, как перед началом грозы, но Роланд принюхался к воздуху и не уловил запаха дождя. Слева от ручья громоздился здоровый валун. Роланд поставил сверху шесть камешков, все – в прожилках слюды. Они поблескивали как стеклышки в теплом свете дня. – Последняя попытка, – сказал стрелок. – Если кобура держится неудобно… если хоть что-то мешает… то скажи лучше сразу. Мы пришли сюда не для того, чтобы зря тратить патроны. Она язвительно на него покосилась, и на мгновение ему показалось, что он разглядел у нее в глазах призрак Детты Уокер. Как солнечный блик, подмигнувший со стального клинка. – А что ты станешь делать, если мне действительно неудобно, но я тебе ничего не скажу? Если я буду мазать и не собью ни одного из этих шести? Тюкнешь меня по башке, как делал этот твой старый учитель? Стрелок улыбнулся. За последние пять недель он улыбался чаще, чем за все предшествующие пять лет. – При всем желании этого я не смогу, и ты это прекрасно знаешь. Во-первых, мы тогда были детьми… пацанами, которые не прошли еще испытания и не стали мужчинами. Можно ударить ребенка, чтобы поправить его, но… – В моем мире ударить ребенка – этот проступок, который лучшие люди всегда осуждали, – сухо высказалась Сюзанна. Роланд пожал плечами. Ему было трудно представить себе такой мир… разве не сказано в Великой Книге: «Не жалей розги, дабы не упустить ребенка»?… однако, он все же не думал, что Сюзанна его обманывает. – Ваш мир не сдвинулся с места, – сказал он только. – Здесь все по-другому. Разве я сам этого не понимаю? – По-моему, ты понимаешь. – Во всяком случае, вы с Эдди уже не дети. Я совершил бы ошибку, если бы стал обращаться с вами как с малыми детками. Если для этого нужно какое-то испытание, то вы уже его с честью прошли. Хотя он не сказал этого вслух, про себя он подумал о том, чем все закончилось там, на берегу, когда она тремя выстрелами разнесла трех омарообразных тварей, не дав им растерзать его самого и Эдди. Увидев ее ответную улыбку, он решил, что она сейчас думает о том же. – Ну так что ты намерен делать, если я все шесть раз промажу? – Я посмотрю на тебя. Вот так. Мне кажется, этого будет достаточно. Она мгновение подумала и кивнула: – Да, наверное. Потом еще раз проверила оружейный ремень. Он висел у нее через плечо как портупея (Роланд считал, что эта конструкция больше похожа на сцепку, которую на себя нацепляют докеры в портах, нежели на ремень стрелка). С виду это казалось просто, но им потребовалась не одна неделя проб и ошибок, чтобы приладить ремень как следует – при этом пришлось хорошо поработать портняжной иглой. Сам ремень и револьвер с сандаловой рукоятью, что торчала из древней промасленной кобуры, раньше принадлежали стрелку. Этот ремень он носил кобурою на правом бедре. За последние пять недель он мучительно привыкал к мысли о том, что он больше уже никогда не наденет ремень кобурою справа. Спасибо омарам. Волей-неволей пришлось стать левшой. – Ну и как оно? – спросил он еще раз. На этот раз она рассмеялась. – Роланд, этот вонючий ремень держится лучше и не бывает. Так мы что будем делать: стрелять или сидеть тут и слушать этот вороний концерт в поднебесье? Ощущение было такое, как будто под кожей шевелятся тонкие и колючие пальчики. Роланд напрягся. Наверное, Корт чувствовал то же самое, несмотря на всю его грубость и всегдашнее непробиваемое выражение. Ему хотелось, чтобы у нее все получилось… ему было нужно, чтобы у нее получилось. Но показывать этого было нельзя. Это могло привести к катастрофе. – Повтори мне еще раз, Сюзанна, что мы с тобой проходили. Она вздохнула, притворившись рассерженной… но когда она заговорила, насмешливая ее улыбка стерлась сама собой, а красивое темнокожее лицо стало серьезным. И из ее уст он снова услышал древний катехизис, и слова его были новы. Он никогда раньше не думал, что ему доведется услышать эти слова от женщины. Но как естественно они звучали… и в то же время как-то странно едва ли не угрожающе. – «Я целюсь не рукою; та, кто целится рукою, забыла лицо своего отца». «Я целюсь глазом». «Я стреляю не рукою; та, кто стреляет рукою, забыла лицо своего отца». «Я стреляю рассудком». «Я убиваю не выстрелом из револьвера…» Она запнулась и указала на камушки, блистающие вкраплениями слюды. – Я не буду никого убивать… это же просто камешки. Ее выражение – чуть надменное, чуть шаловливое – говорило о том, что она ждет, когда Роланд начнет на нее сердиться. может быть, он придет даже в ярость. Однако, Роланд и сам когда-то испытывал то, что она переживала сейчас; он не забыл, что стрелки-новички обычно капризны и горячи, постоянно на нервах и способны огрызнуться в самый неподходящий момент… и он открыл в себе неожиданные способности. Он понял, что может учить. И более того, ему нравится учить. Иногда Роланд ловил себя на мысли о том, что он задается вопросом: а как было с Кортом – так же? Да, наверное, так же. Теперь вороны стали хрипло кричать и из чащи леса. Роланд машинально отметил, что теперь крики их стали тревожными и больше не походили на вопли ссорящихся пернатых: похоже, их что-то вспугнуло. Однако, ему сейчас было чем занять свои мысли, чтобы думать еще и о том, что могло напугать ворон, так что он просто переключился и вновь сконцентрировал все внимание на Сюзанне. Сейчас нельзя расслабляться, иначе он рисковал нарваться еще на одну, на этот раз не столь игривую колкость. И кого надо будет за это винить? Кого же, как не учителя? Разве не он учил ее огрызаться и показывать зубы? Учил их обоих? Разве в этом он весь, стрелок – вдруг взбрыкнуть, сорвать пару шагов строгого ритуала и переврать несколько стройных нот катехизиса? Разве он (или она) – не сокол в человеческом обличьи, натасканный на то, чтобы клевать по команде? – Нет, – сказал он, – это не камни. Она приподняла бровь и снова заулыбалась. Теперь, когда она поняла, что он не станет орать на нее, как это частенько случалось, когда она капризничала или делала что-то не так, замешкавшись, в ее глазах снова мелькнул этот насмешливый блеск – солнечный зайчик на стали, – который ассоциировался у Роланда с Деттой Уокер. – Правда? – насмешка в голосе у нее была по – прежнему добродушной, но Роланд чувствовал: если сейчас он даст ей малейшее послабление, насмешка ее станет злобной. Она уже вся напряглась, возбудилась и начала выпускать коготки. – Да, это не камни, – также с насмешкой ответил он, опять улыбаясь, но теперь улыбка его стала суровой. – Сюзанна, ты помнишь белых мудофелов? Ее улыбка стала стираться. – Белых мудофелов из Оксфорд-Тауна? Улыбка ее погасла. – Ты помнишь, что эти белые мудаки сотворили с тобой и твоими друзьями? – Это была не я, – отозвалась она, – а другая женщина. – Но в глазах у нее застыло угрюмое выражение. Он не любил, когда она так смотрела, и в то же время ему нравился этот взгляд. Это был правильный взгляд, говоривший о том, что растопка уже разгорелась и скоро займутся большие поленья. – Да. Это была другая. Нравится это тебе или нет, там была Одетта Сюзанна Холмс, дочь Сары Уокер Холмс. Не ты, кто ты есть теперь, а ты, кем ты была тогда. Помнишь пожарные шланги, Сюзанна? Помнишь их золотые зубы. Ты видела их, как они сверкали, когда тебя и твоих друзей поливали из шлангов в Оксфорде? Как сверкали их зубы, когда они хохотали над вами? Она им рассказывала об этом и еще о многом – в долгие – долгие ночи, пока догорал костер. Стрелок понимал далеко не все, но он все равно слушал ее внимательно. Слушал и запоминал. В конце концов, боль – это то же орудие. Иногда – самое лучшее. – Что с тобой, Роланд? С чего это вдруг ты решил мне напомнить весь этот вздор? Теперь угрюмые ее глаза загорелись опасным огнем. Роланд вспомнил Алана, когда неизменно добродушного Алана что-то все-таки выводило из себя. – Камни – это те люди, – сказал он мягко. – Которые заперли тебя в камере, где ты обмочилась. Люди с собаками и дубинками. Которые называли тебя черномазой дырой. Он указал на камни, проведя пальцем слева направо. – Это тот, кто ущипнул тебя за грудь и рассмеялся. Это тот, кто сказал, что тебя надо раздеть и проверить, не прячешь ли ты чего в заднице. Вот это тот, кто обозвал тебя шимпанзе в платье за пять сотен долларов. Вон тот колотил по колесам твоей коляски своей дубинкой, пока тебе не стало казаться, что этот грохот сведет тебя с ума. Вон тот назвал твоего друга Лео гомиком и хуесосом. А этот последний, Сюзанна, это Джек Морт. – Да. Эти камни. Эти ублюдки. Теперь она задышала неровно и быстро, грудь ее судорожно вздымалась и опадала под оружейным ремнем с наполненным под завязку патронташем. Она больше уже не смотрела на Роланда. Она впилась взглядом в камни с вкраплениями слюды. Где-то вдалеке раздался треск – упало дерево. В небе опять завопили вороны. Погруженные в свою игру, которая больше уже не была игрой, ни Роланд, ни Сюзанна этого не замечали. – Да? – выдохнула она. – Правда? – Правда. А теперь повтори еще раз, что мы с тобой проходили, Сюзанна Дин, и, смотри, больше не ошибись. На этот раз слова сорвались с ее губ, точно ледышки. Рука ее на подлокотнике инвалидной коляске легонько дрожала, точно включенный двигатель, работающий на холостых оборотах. – «Я целюсь не рукой; та, кто целится рукою, забыло лицо своего отца». «Я целюсь глазом». – Хорошо. – «Я стреляю не рукой; та, кто стреляет рукой, забыла лицо своего отца». «Я стреляю рассудком». – Так было всегда, Сюзанна Дин. – «Я убиваю не выстрелом из револьвера; та, кто выстрелом убивает, забыла лицо своего отца». «Я убиваю сердцем». – Тогда УБЕЙ их, ради отца своего! – закричал Роланд. – УБЕЙ ИХ! Правая ее рука сорвалась с подлокотника кресла и метнулась молнией к кобуре. В мгновение ока левая ее рука опустилась и легла на курок – быстро и плавно, как взмах крылышка колибри. Шесть раз прогремели выстрелы, прокатившись эхом по долине, и на вершине валуна остался стоять только один камушек из шести. В первое мгновение никто из них не произнес ни слова – похоже, оба они затаили дыхание, – пока над долиною замирало эхо. Даже вороны притихли, по крайней мере – пора, до поры. Стрелок нарушил гулкую тишину двумя бесстрастными, но в то же время весьма выразительными словами: – Очень хорошо. Сюзанна смотрела на револьвер у себя в руке, как будто видела эту штуку впервые. От дула верх поднималась тоненькая струйка дым, безупречно прямая в безветренной тишине. Чуть погодя Сюзанна медленно засунула револьвер обратно в кобуру у себя на груди. – Хорошо, но еще не отлично, – проговорила она наконец. – Один раз я промазала. – Да? – Роланд подошел к валуну, снял с него оставшийся камешек, сначала сам поглядел на него, а потом бросил ей. Она поймала его левой рукой. Он с одобрением отметил, что правую она держит поблизости от кобуры. Она стреляла лучше, чем Эдди, и у нее получалось естественнее, но именно этот урок она усвоила все-таки не так быстро. Если б она была с ними во время той перестрелки в ночном клубе у Балазара, она бы, наверное, врубилась быстрее. Но теперь и она, кажется, научилась. Она пригляделась к камню и заметила сбоку бороздку глубиной почти в одну пятую дюйма.