9 Да не была она крайне возбужденной. Как по мне, то лучше бы была. Если существует такая вещь, как беззаботная депрессия, то именно в ней находилась Сэйди в тот пасхальный вечер. Впрочем, она, по крайней мере, сидела на стуле, а перед ней стояла нетронутая тарелка чоп-суи. Осунувшаяся; ее длинное тело, казалось, теряется в госпитальном халате, который она, увидев меня, плотнее на себе запахнула. Правда, немного улыбнулась — той половиной лица, которая была на это способна — и этой же щекой обернулась ко мне для поцелуя. — Привет, Джордж, лучше я тебя так буду называть, ты не против? — Называй. Как ты, сердце мое? — Врачи говорят, что лучше, но лицо я чувствую так, словно его кто-то погрузил в керосин и поджог. Это из-за того, что мне отменили болеутоляющее. Чтобы я не стала наркоманкой. — Если тебе надо, я мог бы с кое-кем поговорить. Она покачала головой. — От этого лекарства у меня все плывет в голове, а мне нужно думать. Ну и еще, с ними тяжело контролировать собственные эмоции. Я тут раскричалась на отца с матерью. В палате стоял только один стул — если не считать приземистый унитаз в уголке, — поэтому я сел на кровать. — Старшая сестра меня уже просветила. Судя по тому, что она расслышала, ты имела полное право на них накричать. — Возможно, но какая с этого польза? Мама никогда не изменится. Часами может говорить о том, как сама едва не погибла, когда меня рожала, но не имеет почти никакого сожаления к кому-нибудь другому. Это недостаток такта, и еще чего-то также недостаток. Есть для этого название, но я не могу вспомнить это слово. — Эмпатия[580]? — Да, именно это. И у нее очень бойкий язык. За все эти годы она счесала моего отца до нитки. Он вообще редко теперь хоть что-то говорит. — Тебе не обязательно нужно с ними вновь видеться. — Думаю, еще увижусь. — Ее спокойный, отстраненный тон нравился мне все меньше. — Мама сказала, что они приберут мою старую комнату, а мне же действительно больше некуда податься. — Твой дом в Джоди. И там твоя работа. — Кажется, мы уже об этом говорили. Я собираюсь написать заявление об увольнении. — Нет, Сэйди, нет. Это очень плохая идея. Она сделала попытку улыбнуться. — Ты говоришь точно так, как мисс Элли. Которая не поверила тебе, когда ты ей сказал, что Джонни может быть опасным. — Она ненадолго задумалась о только что сказанном, а потом добавила: — Конечно, и я тоже. Я всегда была дурочкой в отношении него, разве не так? — У тебя есть собственный дом. — Да, это правда. И выплаты, которые мне нужно за него вносить. Придется с ним распрощаться. — Я буду платить. Эти слова попали в цель. Шокировали ее. — Ты себе не можешь этого позволить. — Да нет, могу, — что было правдой…на какое-то время, по крайней мере. Плюс в запасе еще оставалось Дерби в Кентукки и Шатоге. — Я переезжаю из Далласа к Дику. Он не будет брать с меня арендной платы, таким образом, нам будет легче платить за твой дом. На уголке ее правого глаза повисла и задрожала слеза. — Ты не понимаешь главного. Я не способна сама за собой присмотреть, пока что нет. И никого не буду «напрягать», разве только дома, там мама наймет няньку, чтобы помогала мне со всеми теми безобразными процедурами. У меня есть немного гонора. Немного, но что-то еще осталось. — Я буду присматривать за тобой. Она вытаращилась на меня. — Что? — Что слышала. А когда речь идет обо мне, Сэйди, ты можешь засунуть свой гонор туда, где никогда не восходит солнце. Так уже случилось, что я люблю тебя. И если ты меня тоже любишь, прекращай нести чушь о возвращении в родительский дом, к тому крокодилу, который называется твоей матерью. Она сподобилась на жалкую улыбку, некоторое время посидела тихо, подумала, с руками в подоле госпитального халата. — Ты приехал в Техас для того, чтобы воплотить в жизнь какое-то дело, и это дело не няньчанье школьной библиотекарши, у которой не хватило ума понять, что ей угрожает опасность. — Мое дело в Далласе отложилось на некоторое время. — В самом ли деле? — Да. — А если попросту, то все уже решено. Ли собирается ехать в Новый Орлеан, а я поеду в Джоди. Прошлое продолжает бороться против меня, оно собиралось выиграть этот раунд. — Тебе потребуется время, Сэйди, а у меня оно есть. Так почему бы нам не использовать его совместно. — Зачем я тебе? — произнесла Сэйди голосом, лишь немного более громким, чем шепот. — Такая, как теперь, я тебе не нужна. — Еще как нужна. Она смотрела на меня глазами, преисполненными боязни надежды, но вопреки всему с надеждой. — Какая тебе во мне польза? — Так как ты лучшее, что случалось в моей жизни. Уцелевший краешек ее губ начал дрожать. Слеза сползла по щеке, вслед за первой покатились и другие. — Если мне не надо будет ехать в Саванну…не надо будет жить с ними…с ней … тогда, может, я бы смогла, я не знаю, возможно, попозже мне могло стать немного лучше. Я обнял ее. — Тебе будет намного лучше. — Джейк? — голосом приглушенным, сквозь слезы. — Ты можешь сделать для меня одну вещь, прежде чем уйдешь? — Что, сердце мое? — Вынеси на хрен это проклятое чоп-суи. От его запаха меня мутит. 10 Медсестру с плечами футбольного защитника и пришпиленными к груди часы звали Ронда Мак-Гинли, и восемнадцатого апреля она настояла на том, чтобы Сэйди довезли в кресле-каталке не только до лифта, а до края госпитального паркинга, где возле приоткрытой пассажирской двери своего автомобиля-универсала нас ждал Дик. — Чтобы я тебя здесь, у нас, никогда больше не видела, сладенькая, — сказала на прощание сестра Мак-Гинли, когда мы пересаживали Сэйди из кресла в машину. Сэйди отстранено улыбнулась и не сказала ничего. Она находилась — если называть вещи их настоящими именами — в полном улете, где-то под небами. Тем утром доктор Эллиртон осматривал ее лицо, крайне болезненный процесс, который требовал чрезвычайной дозы обезболивающего. Мак-Гинли обратилась ко мне: — Ей надо уделять много внимания, все время о ней заботиться в ближайшие месяцы. — Я буду стараться по возможности лучше. Мы поехали. В десяти милях южнее Далласа Дик произнес: — Заберите у нее это и выбросьте в окно. Я слежу за дорогой, сегодня, к черту, полно машин. Сэйди заснула с зажатой между пальцев тлеющей сигаретой. Я перегнулся через сидение и выбросил эту гадость. Она простонала: — Ох, Джонни, не надо, прошу, не надо. Мы с Диком переглянулись. Всего лишь на секунду, но для меня этого было достаточно, чтобы догадаться, что у нас с ним промелькнула одна мысль: «Длинная еще дорога впереди. Длинная дорога». 11 Я переехал жить к Дику, в его дом в испанском стиле на улице Сема Хьюстона[581]. По крайней мере, для людских глаз. По правде говоря, я переехал в дом № 135 на Бортевой аллее, к Сэйди. Когда мы ее туда впервые заводили, я боялся того, что мы там можем увидеть, и Сэйди, пусть какая она не была тогда обдолбанная, думаю, тоже набралась этого страха. Но мисс Элли вместе с Джо Пит с факультета домашней экономики позвали нескольких надежных девушек, которые перед возвращением Сэйди целый день там вымывали, отскребали, полировали, не оставив ни одного грязного следа Клейтона. Ковер из гостиной убрали, заменив другим. Новый был официального серого, совсем не жизнерадостного цвета, но, наверное, это был умный выбор; серые вещи мало поддерживают воспоминания. Выбросили также ее порезанную одежду и заменили другими вещами. Сэйди ни разу и словом не коснулась ни нового ковра, ни нового гардероба. Я не уверен, что она их даже заметила.