Все остановилось, включая — так мне показалось — мое сердце. Марина рассмеялась. Звонким, легким смехом коктейльной вечеринки «ахахаха», фальшиво, как черт меня побери. — Он терять работу, у нас нет денег, а этот сумасшедший мужчина купить себе ружье. Я ему говорю: «Постав в шкаф, ты, бешеный айдиот, чтобы я со страха беременность не снять». — Хочу пострелять по мишеням, вот и все, — сказал Ли. — Я хороший стрелок был, когда служил в морской пехоте. Ни одного красного флажка не получил[578]. Вновь тишина. Казалось, она длится вечность. И тогда большой дядя, король ситуаций де Мореншильд, взорвался смехом: — Ну-ну, не морочь голову тому, кто сам кого угодно заморочит! Это как же это ты в него промазал, Ли? — Я ни черта не понимаю, о чем вы говорите. — О генерале Уокере, мальчик! Кто-то чуть не расплескал его ненавистный к неграм мозг по стене его же кабинета у него дома, на Черепаховом Ручье. Ты хочешь сказать, что ничего об этом не слышал? — Я в последнее время не читал газет. — Неужели? — пришла в изумление Джинни. — А разве не «Таймс. Геральд» я вижу вон на том стуле? — Я хотел сказать, что не читаю новостей. Депрессивные они все. Только страницу юмора просматриваю и объявления о работе. Большой Брат говорит: ищи работу или твой ребенок умрет с голода. — Итак, это не ты там так бесславно промазал, а? — переспросил де Мореншильд. Дрочит его. Забрасывает наживку. Вопрос — зачем? Так как де Мореншильд даже в своих самых диких мечтах не мог себе вообразить, что такое ничтожество, как Оззи Кролик, был именно тем стрелком тем вечером… или потому, что он знает, что именно Ли им и был? Может, из-за того, что Джинни заметила винтовку? Как бы мне хотелось, всем сердцем хотелось, чтобы там сейчас не было женщин. Что бы выпал шанс услышать сугубо мужскую беседу Ли один на один с его задушевным амиго, тогда, возможно, обнаружилась бы и ответ на мой вопрос. А так у меня до сих пор не было уверенности. — Вы думаете, я настолько сумасшедший, что в кого-то буду стрелять, когда мне через плечо заглядывает Эдгар Гувер? — Ли заговорил, явно стараясь попасть в интонацию: не делать из себя Тихого Мича, а подпевать Цинику Джорджу, но выходило это у него довольно скверно. — Никто не считает, что ты в кого-то стрелял, Ли, — произнесла Джинни примирительным тоном. — Только пообещай, что когда твой ребенок начнет ходить, ты найдешь что-то безопаснее, чем этот шкаф, для ружья. На это что-то по-русски ответила Марина, но я же видел время от времени ее ребенка на боковом дворе, и догадался, о чем она говорит — что Джун уже ходит. — Джуни понравится такой красивый подарок, — сказал Ли, — но мы Пасху не празднуем. Мы атеисты. Он, может, и был атеистом, но, судя по заметкам Эла, Марина — при помощи своего обожателя Джорджа Бухе — уже успела тайно окрестить Джун, как раз где-то в период Ракетного кризиса. — Мы тоже, — заявил де Мореншильд. — И потому мы празднуем день Пасхального Зайца! — Он перебрался ближе к лампе, и его громовой хохот меня буквально оглушил. Так они, мешая английский с русским, болтали еще минут с десять. Потом Джинни сказала: — Ну, мы теперь оставляем вас с миром. Кажется, мы вытянули вас из кровати. — Нет, нет, мы не спали, — возразил Ли. — Благодарю, что заехали. — Мы скоро еще поболтаем, не так ли, Ли? — произнес Джордж. — Можешь приехать ко мне в Кантри-клуб. Организуем тамошних официантов в коллектив. — Конечно, конечно. Они уже двигались к двери. Де Мореншильд проговорил что-то еще, но слишком тихо, я расслышал всего лишь несколько слов. То ли «припереть назад», то ли «прикрыл твой зад», хотя, как мне кажется, такой сленг еще не был распространен в шестидесятые. Когда ты ее успел припереть назад? Это он сказал? Имея ввиду «когда ты винтовку успел припереть назад?» Я прослушал пленку с полдесятка раз, но на супермедленной скорости что-то более достоверное разобрать было невозможно. Я еще долго лежал без сна, после того как легли спать Освальды; не спал я еще и в два ночи, когда коротко заплакала Джун и вновь погрузилась в сон под успокоительную колыбельную своей матери. Я думал о Сэйди, которая накачанная морфием спала сейчас неспокойным сном в госпитале Паркленд. Палата безобразная, кровать узенькая, но там я мог бы заснуть, у меня не было в этом сомнений. Я думал о де Мореншильде, этого любителя разорвать на себе рубашку, безумного актера, словно из какой-то антрепризы. «Что ты сказал, Джордж? Что же ты сказал там, в самом конце? действительно ли: „когда ты успел ее припереть назад?“ Или это было: „это я просто так, наугад“. Или, может: „будет еще шанс, не выпадай в осадок“. Или что-то совсем другое?» Наконец-то я заснул. И увидел сон, будто я гуляю с Сэйди на какой-то ярмарке. Мы заходим в стрелковый тир, и там стоит Ли, уперев в плечо приклад своей винтовки. За стойкой тира стоит Джордж де Мореншильд. Ли делает три выстрела и не попадает ни в одну из мишеней. — Извини, сынок, — говорит де Мореншильд. — Призы не предусмотрены для тех, кому выпадают красные флажки. А потом он оборачивается ко мне и хохочет. — Ну-ка ты попробуй, сынок, может, у тебя выйдет лучше. Кто-то же должен убить президента, так почему бы и не ты? Я проснулся с первым проблеском утра. Освальды надо мной спали дальше. 7 В Рождественское воскресенье я вновь сидел посреди дня на парковой лавке на Дили-Плазе и смотрел на ненавистный кирпичный куб Хранилища школьных учебников, думая, что же мне делать дальше. Через десять дней Ли должен был уехать из Далласа в Новый Орлеан, город своего рождения. Там он найдет работу смазчика механического оборудования в одной из кофейных компаний и снимет помещение на Магазин-стрит. Прожив приблизительно две недели в Ирвинге вместе с Рут Пейн и ее детьми, Марина и Джун присоединятся к Ли. Я за ними не поеду. Как я могу, когда Сэйди ждет длинный период выздоровления и неясное будущее. Собирался ли я убить Ли между Пасхой и двадцать четвертым числом? Наверное, сумел бы. Поскольку, потеряв работу в фирме «Джагерз-Чайлз-Стовол», большинство времени он или сидел у себя в квартире, или в центре Далласа раздавал прокламации «За справедливое отношение к Кубе». Изредка Ли ходил в публичную библиотеку, где, было похоже, он уже отрекся от Айн Ренд и Карла Маркса в пользу вестернов Зейна Грея[579]. Застрелить его на улице или в библиотеке на Янг-стрит — это все равно, что собственноручно выписать ордер на свой моментальный арест, но что, если бы я сделал это прямо в квартире, пока Марина в Ирвинге помогает Рут Пейн лучше овладеть русским языком? Я мог постучать в дверь и, как только он их откроет, всадить ему пулю в голову. Дело сделано. Никакого риска получить красный флажок при выстреле в лоб. Проблема лишь в последствиях. Мне придется убегать. Если я останусь, меня первого будет подвергать допросу полиция. Я же, в конце концов, его сосед снизу. Я мог бы им сказать, что, когда это случилось, меня не было дома, и они могли бы на это купиться ненадолго, но сколько у них займет времени выяснить, что Джордж Эмберсон с Нили-стрит — это тот же самый Джордж Эмберсон, который случайно оказался на Бортевой аллее в Джоди, когда там происходило другое событие со смертельной развязкой? Это потянет за собой проверку, а в результате проверки вскоре откроется, что Джордж Эмберсон имеет учительский сертификат, выданный какой-то подозрительной фабрикой дипломов в Оклахоме, а рекомендации у Джорджа Эмберсона вообще фальшивые. Уже на этом этапе меня почти наверняка арестуют. Полиция получит судебное разрешение на открытие моего депозитного бокса, если они каким-то образом узнают, что у меня он есть, а узнать им об этом легко. Мистер Ричард Линк, мой банкир, увидит мое имя и фото в газете и сам им сообщит. Какой вывод может сделать полиция из моих мемуаров? Что у меня был мотив застрелить Освальда, пусть каким бы безумным не был тот мотив. Конечно, я вынужден буду убегать к кроличьей норе, бросив свой «Шеви» где-то в Оклахоме или в Арканзасе, буду двигаться дальше на автобусах или по железной дороге. А если успею вернуться в 2011 год, я не смогу воспользоваться кроличьей норой без того, чтобы не вызвать здесь полную переустановку. Это будет означать покинуть Сэйди навсегда, покалеченную, одинокую. «Естественно, что он сбежал от меня, — будет думать она. — Он говорил красивые слова о том, что язвы от оспы такие же красивые, как ямочки на щечках, но, услышав прогноз Эллиртона — безобразная теперь, безобразная навсегда, — он драпанул прочь». Возможно, она бы меня даже не осуждала. А это среди всех других самая мерзкая вероятность. Но нет. Нет. Я додумался до худшего. Предположим, я вернулся в 2011 год и узнал, что 22 ноября Кеннеди все-таки застрелили? У меня по-прежнему нет уверенности, что Освальд действовал один. Кто я такой, чтобы считать, что десять тысяч апологетов теории заговора не правы, особенно, основываясь всего лишь на тех крупицах информации, которую со всеми моими подсматриваниями и подслушиваниями здесь только и успел насобирать? Может, я загляну в интернет и узнаю из Википедии, что убийца все-таки стрелял из Травяной Купели? Или с крыши здания на Хьюстон-стрит, где вместе расположены окружной суд и тюрьма, и не из какой-то там купленной по почтовому каталогу Манлихер-Каркано, а из дальнобойной снайперской винтовки? Или он прятался в канализации на улице Вязов, наблюдая за приближением Кеннеди в перископ, как это доказывают конспирологи? Де Мореншильд в какой-то мере был связан с ЦРУ. Даже Эл Темплтон, почти полностью уверенный, что Ли Освальд действовал сам, это признавал. Эл серьезно считал, что тот был каким-то мелким агентом, донося всякую болтовню и сплетни из Центральной и Латинской Америки, ради поддержания на плаву своих разнообразных нефтяных спекуляций. А если он был кем-то большим? В ЦРУ возненавидели Кеннеди, когда он отказался послать американские войска, чтобы поддержать окруженных партизан в Заливе Свиней. То, как он элегантно разрулил Ракетный кризис, еще больше углубило их ненависть. Спецслужбы хотели использовать его как повод для того, чтобы раз и навсегда покончить с Холодной войной, так как были уверены, что раздутое на публику «отставание в ракетном вооружении» является сплошной фикцией. Об этом можно было прочитать в ежедневных газетах, иногда между строк в новостях, иногда прямым текстом в редакционных статьях. Предположим, какие-то тайные подонки из ЦРУ подговорили Джорджа де Мореншильда к значительно более небезопасной миссии? Не убивать президента самому, а рекрутировать несколько как можно менее уравновешенных персон, которые охотно возьмутся за такую работу? Ответил ли бы де Мореншильд «да» на подобное предложение? Мне это казалось вероятным. Они с Джинни жили на широкую ногу, хотя я не очень себе представлял, откуда на все это берутся средства: «Кадиллак», Кантри-клуб и этот их роскошный дом на Симпсон Стюарт-роуд. Послужить прокладкой, перемычкой между президентом-мишенью и разведывательным управлением, которое теоретически существует под его командованием… весьма опасная работа, тем не менее, если потенциальная выгода достаточно высока, человек, который живет выше своих финансовых возможностей, мог бы на нее польститься. Да и оплата за это не обязательно должна быть наличностью, вот в чем заключается вся красота. Достаточно было бы и лакомых нефтяных концессий в Венесуэле, Гаити, Доминиканской республике. Кроме того, такая работа просто могла прийтись по душе такому грандиозному манипулятору, как де Мореншильд. Ему нравилось активно действовать, а на Кеннеди было наплевать. Благодаря Джона Клейтону, я не смог даже опровергнуть участие де Мореншильда в покушении на генерала Уокера. Да, винтовка «Каркано» принадлежала Освальду, но если Ли оказался неспособным выстрелить, когда наступило время? Я себе вообразил ситуацию, как в критический момент этот мелкий хорек вдруг усирается. И тогда из дрожащих рук Ли винтовку выхватывает де Мореншильд, говоря: «Дай сюда, я сам это сделаю». А способен ли де Мореншильд сделать выстрел из-за того мусорного бака, который притянул туда Ли, что бы использовать как упор для винтовки? Один строка в Эловых заметках подталкивала меня к ответу «да» на этот вопрос:«В 1961 году выиграл чемпионат Кантри-клуба по стендовой стрельбе». Если я убью Освальда, а Кеннеди все равно погибнет, тогда все сделанное мной сходит на нет. И что тогда? Стереть и повторить? Убивать вновь Фрэнка Даннинга? Спасать Каролин Пулен вновь? Вновь ехать в Даллас? Встретить вновь Сэйди? У не будет чистое лицо, и это хорошо. Я буду знать, как выглядит ее муж, перекрашенный и все такое другое, и на этот раз смогу его остановить пораньше, пока он не подобрался ближе. Также хорошо. Но одна только мысль о том, чтобы пройти через все это вновь, меня убивала. Кроме того, я сомневался, что смогу хладнокровно убить Ли — нет, на основании таких косвенных доказательств, которые у меня сейчас есть, нет. В случае Фрэнка Даннинга я знал наверняка. Я видел сам. И… что мне нужно делать дальше? Было четверть пятого, и я решил, что моим следующим шагом станет посещение Сэйди. Я направился к машине, которую оставил на Главной улице. На углу Мэйн и Хьюстон-стрит, сразу за зданием старого суда, я ощутил, будто на меня кто-то смотрит, и обернулся. На тротуаре за моей спиной никого не было. Смотрело Книгохранилище, смотрело всеми теми своими пустыми окнами, которые выходили на улицу Вязов, по которой через каких-то двести дней после Пасхи будет проезжать президентский кортеж. 8 На этаже Сэйди подавали обед, когда я туда пришел: чоп-суи. Запах рагу воссоздал в памяти яркую картину, как кровь Джона Клейтона вдруг хлюпает ему на руку до локтя, как он падает на ковер, по-счастью — лицом вниз. — О, а вот и вы, мистер Эмберсон, — поздоровалась старшая медсестра, записывая меня в реестр посетителей. Седеющая женщина в накрахмаленной шапочке и униформе. Поверх громады ее груди были приколоты карманные часы. Она смотрела на меня из-за баррикады букетов. — Здесь такой шум был прошлым вечером. Я говорю это вам, так как вы же ее жених, правильно? — Правильно, — ответил я. Конечно, именно им я и хотел быть, неважно, порезанное у нее лицо или не порезанное. Медсестра наклонилась ко мне между пары переполненных цветами ваз. Несколько маргариток торчали сквозь ее волосы. — Слушайте, я не привыкла сплетничать о моих пациентах, и если кто-то из младших сестер, случайно, начинает, я им задаю перцу. Но то, как с ней ведут себя родители, это неправильно. Может, я и не имею полного права порицать их за то, что аж из самой Джорджии они сюда ехали вместе с родителями этого психопата, но… — Подождите, вы хотите сказать, что Данхиллы приехали вместе с Клейтонами, на одной машине? — Я так думаю, что когда-то, в лучшие дни, между ними всеми все было вась-вась, да и пусть, на здоровье, но говорить такое родной дочери, которая пока они сейчас здесь, у нее, а там, внизу их добрые друзья Клейтоны как раз забирают из морга своего сына… — она помотала головой. — Папа, тот слова плохого не произнес, но вот эта женщина … Она оглянулась вокруг, чтобы убедиться, что мы с ней, как и сначала, здесь одни, увидела, что так и есть, и вновь обернулась ко мне. Ее простое, крестьянское лицо потемнело от гнева. — Она и на минуту не могла заткнуть свою пасть. Лишь раз спросила дочь, как та себя чувствует, а дальше пошло-поехало: ах бедные Клейтоны и ох бедные Клейтоны. Ваша мисс Данхилл держалась, пока ее матушка не заявила, как ей стыдно, так как им вновь придется менять церковь. Только тогда у вашей девушки закончилось терпение и она начала кричать им, чтобы убирались прочь. — Молодчага, — сказал я. — Я услышала, как она кричит: «Так вы желаете увидеть, что мне сделал сыночек ваших добрых друзей?» Ой, горе, вот тогда-то и я туда побежала скорее. Она пыталась сорвать с себя повязки. А ее мать…она наклонилась поближе, мистер Эмберсон. С жадными глазами. Ей ужас как хотелось увидеть. Я их оттуда вытурила и позвала дежурного врача, чтобы уколотить ей успокоительное. Ее отец — мышонок затравленный, а не мужик — пробовал извиниться за жену. «Она не думала, что это так разозлит Сэйди», — такое он мне говорит. «Ну, — отвечаю я ему, — а вы что? Вам киска язык откусила?» И знаете, что та женщина сказала, когда они уже садились в лифт? Я покачал головой. — Она сказала: «Как я могу его порицать, да разве это возможно? Он же когда-то играл у нас на дворе, и был он, безусловно, самым деликатным мальчиком». Вы можете в такое поверить? Я мог. Так как мне казалось, что я уже встречал миссис Данхилл, в смысле эту ее манеру высказываться. На Западной Седьмой улице. Когда она гналась за своим старшим сыном, взывая изо всех сил: «Стой, Роберт, не беги так быстро, я еще с тобой не закончила!» — Вы, возможно, найдете ее…крайне возбужденной, — сказала медсестра. — Я просто хотела вас предупредить, что для этого есть серьезная причина.