14 Спектакль переработанной мной пьесы «Двенадцать сердитых мужчин» был упразднен. Вместо него пошла «Смерть ученика» в трех актах: прощание в похоронном салоне, служба в методистской церкви Милосердия, панихида на кладбище Вест-Хилла. Этот траурный спектакль посетил весь город или почти столько;t людей, что это не составило разницы. Родители и оцепеневшая младшая сестренка Винса, сидя на складных стульях возле гроба, были звездами зрелища. Когда я, с Сэйди, приблизились к ним, миссис Нолз встала и обхватила меня руками. Я едва не задохнулся в запахах парфюма «Белые плечи» и дезодоранта «Йодора»[452]. — Вы изменили его жизнь, — зашептала она мне в ухо. — Он сам мне это говорил. Он впервые начал переживать за успеваемость, так как хотел выступать на сцене. — Миссис Нолз, мне так жаль, — произнес я. И тогда мой мозг пронзила ужасная мысль, и я обнял ее крепче, так, будто объятия могли все отменить: «Возможно, это эффект бабочки. Возможно, Винс погиб потому, что я приехал в Джоди». По сторонам гроба стояли фотоснимки из очень короткой жизни Винса. Отдельно впереди, на пюпитре, стоял его портрет в костюме из спектакля «О мышах и людях», в той поношенной фетровой шляпе из реквизиторской. Из-под полей шляпы смотрело его узкое интеллигентное лицо. На самом деле Винс не был таким уж талантливым актером, но на этом снимке была поймана та его абсолютно красивая улыбка лукавого типа. Начала плакать Сэйди, и я знал почему. Монетка жизни оборачивается мельком. Иногда в нашу сторону, но чаще крутится прочь, поблескивая игриво, отдаляясь:«Прощай, сердечко, хорошо было, пока было, не так ли?» А в Джоди хорошо — мне хорошо. В Дерри я был чужаком, а городок Джоди стал мне домом. Тут дом: запахи шалфея из прерии и то, как летом, словно укрываясь индейским одеялом, вспыхивают оранжевым румянцем холмы. Слабенький привкус табака на языке у Сэйди и скрипение старых промасленных досок пола в моем доме. Эллен Докерти, которая побеспокоилась за нас, прислав записку посреди ночи, возможно, чтобы мы успели вернуться в город неразоблаченными, а возможно, просто, чтобы сообщить. Чуть ли не смертельно удушающий запах смеси духов миссис Нолз, когда она обнимает меня. Майк, который обнимает меня рукой — той, которая не в гипсе — на кладбище, а потом прячет свое лицо у меня на плечах, пока ему не удается хоть немного собой овладеть. Безобразный порез на лице Бобби Джилл — это дом тоже, как и мысль о том, что, если ей не будет сделана пластическая операция (которую не могут себе позволить ее родители), там останется шрам, который всю жизнь будет напоминать ей о том мгновении, когда она увидела парня, своего соседа и приятеля, мертвого на обочине дороги, с головой, почти полностью сорванной с плеч. Домом являлась также черная траурная повязка на руке у Сэйди, и у меня на руке, все педагоги будут носить целую неделю такие повязки. И Эл Стивенс, который поставит в витрине своей харчевни фото Винса. И слезы Джимми Ла-Дью, когда он стоит перед всей школой, объявляя, что этот беспроигрышный сезон посвящается памяти Винса Нолза. Другие вещи тоже. Люди, которые здороваются на улице «как дела», люди, которые, проезжая мимо меня в своих машинах, машут из них мне, Эл Стивенс проводит нас с Сэйди к столику в углу, который он уже начал называть «нашим столиком», игра в криббидж после полудня по пятницам в учительской с Денни Лейверти по пенни за очко, спор с пожилой мисс Меер о том, кто лучше подает новости: Чет Гантли с Дэвидом Бринкли или Уолтер Кронкайт[453]. Моя улица, мой продленный вагончиком дом, обычное уже пользование печатной машинкой. То, что со мной самая лучшая в мире девушка, то, что я получаю марки «Зеленый щит»[454], делая покупки в бакалее, и попкорн в кинотеатре со вкусом настоящего сливочного масла. Дом — это смотреть, как восходит луна над бескрайней сонной землей, и иметь кого-то, кого ты можешь подозвать к окну, чтобы взглянуть на все это. Дом там, где ты можешь танцевать с другими, а танцы — это жизнь. 15 Год Господа Нашего 1961-й подходил к концу. В один слякотный день, недели за две перед Рождеством, я, вновь, закутанный в свою сыромятную ранчерскую куртку, пришел домой после школы и услышал, как звонит телефон. — Это Айви Темплтон, — произнес женский голос. — Вы, моо'ет, даже не помните меня, а? — Я очень хорошо вас помню, мисс Темплтон. — Сама не знаю, нашо я это вам звооню, те, к черту, десять баксов еще когда были потрачены. Просто шото в вас такое есть, шо засело в мою голову. И Розетта тоже пом'иит. Она вас называ'т «тот дядька, шо словил мой мяч». — Вы выезжаете, мисс Темплтон? — Это, к черту, на сто процентов так. Моя мама приежжает из Мозелла завтра на пикапе. — У вас нет своей машины? Или она поломана? — Наша лег’овая ешо бегает о'кей, как для такой, как она, развалины, но Гарри не способен на ней ехать. Он в прошлом месяце работал на одной из тех говняных работ от «Трудовых ресурсов». Упал в к'кую-то колдобину, и самосвал его переехал, когда сдавал назад. Ему поломало позвоночник. Я закрыл глаза и увидел остатки разбитого пикапа Винса, как их тянула по Главной улице аварийка Гоги, хозяина местного филиала «Саноко»[455]. Кровь изнутри по всему потресканному лобовому стеклу. — Мне жаль это слышать, мисс Темплтон. — Он бу’ет жить, но ходить уже не’оода не сможет. Бу'ет сидеть в коляске и ссать в мешочек, вот шо он бу'ет делать. Но сначала он поедет в Мозелл в кузове маминого пикапа. Мы украдем матрас из тутошней спальни, шоб он лежал на нем. Бу'ет, как та субака, шо везут с собой в отпуск? Она начала плакать. — Я задолжала аренду за два последних месяца, но это меня вовсе не гнетет. А знаете, шо меня гнетет, мистер звать Разорвать по фамилии Лопнуть? У меня есть тридцать пять чертовых долларов, и это уже капец. Бесов обормот Гарри, если бы его ноги держали, я бы не попа'а в этот геморрой. Я раньше думала, шо попа'а, но посмотрите, шо со мной теперь! В моей трубке послышалось длинное, булькотливое хлюпанье. — Знаете, шо? Почтальон все мне бесики глазами пускает, так вот я думаю за двайцать долларов я могу прогнуться, пусть уже выебет на полу в гостиной. Если проклятые соседи напротив через улицу не будут подсматривать за нами в это время. Не могу же я провести его в нашу спальню? Там мой муж со сломанной спиной лежит. — Она скрипуче хохотнула. — Вот шо вам говорю, почему бы вам не приехать сюда на этом вашем хорошеньком кабриолете? Повезете меня в мотель какой-нибудь. Если немного потратиться, то можно снять такой номер, чтобы еще и с гостиной был. Розетта пока там посидит, телевизор посмотрит, а я для вас прогнусь, поебетесь. На вид вы вполне исправный в этом деле. На это я промолчал. У меня только что промелькнула одна идея, ярко, словно жаровня, вспыхнула. «Если проклятые соседи напротив через улицу не будут подсматривать за нами в это время». Есть человек, за которым мне надлежит следить. То есть, кроме самого Освальда. Человек, чье имя (ну а как вы думали) тоже Джордж; человек, который должен стать единственным другом Освальда. «Не доверять ему», — написал Эл в своих заметках. — Вы еще там, мистер Разорвать? Нет? Если нет, то на хуй вас и проща… — Не вешайте трубку, мисс Темплтон. Скажем, я уплачу ваш долг за аренду и еще накину вам сотню баксов сверху? — Сумма была намного большей, чем необходимо, но у меня были деньги, а она в них нуждалась. — Мистер, сейчас за двести баков я бы вам дала, если даже мой отец на нас в это время смотрел бы. — Вам совсем не надо мне давать, мисс Темплтон. Вам только надо встретиться со мной на той автостоянке, в конце улицы. И принести мне кое-что. 16 Когда я добрался до стоянки под складом «Монтгомери Уорд», уже потемнело, и дождь еще больше усилился, как это бывает перед тем, когда ему хочется перейти в град. Это не очень часто случается в холмистом крае к югу от Далласа, а впрочем, иногда совсем не означает никогда. Я надеялся, что мне посчастливится доехать назад в Джоди, не вылетев с шоссе. Айви сидела за рулем старого печального седана с ржавыми порогами и трещиной на лобовом стекле. Пересев в мой «Форд», она мгновенно пододвинулась ближе к вентилятору обогревателя, который работал на полную мощность. Вместо пальто на ней были две байковые рубашки, она дрожала. — Как здесь хоорошо. Так как этот «Шеви» холодный, как у ведьмы сиськи. Обогреватель сгорел. Вы привезли деньги, мистер Разорвать Лопнуть? Я подал ей конверт. Она его открыла и зашелестела двадцатками из тех, что лежали на верхней полке моего шкафа с того времени, как я год назад забрал в «Финансовом обеспечении» свой выигрыш в Мировой серии. Подняв свою хорошенькую задницу с сидения, она засунула конверт в задний карман джинсов, потом полезла себе в нагрудный карман той рубашки, которая была ближе к телу. Добыла оттуда ключ и хлопнула им мне по ладони. — Годится? Конечно, он должен мне пригодиться. — Это дубликат, правильно? — Как вы мне и приказали. Мне его сделали в мастерской на Макларен-стрит. Нашо вам ключ к тому знаменитому сральнику? За две сотни вы могли бы арендовать его на два месяца. — У меня есть на это причины. Расскажите мне о соседях напротив. О тех, что могли бы увидеть вас с почтальоном на полу гостиной. Она неловко поежилась на сидении задом, плотнее задергивая полами рубашки пазуху со своими хорошими сиськами. — Это я просто так шутила. — Не сомневаюсь, — я сомневался, но мне до этого не было дела. — Я просто хочу знать, на самом ли деле соседи могут видеть, что делается в вашей гостиной? — Конечно, могут, и я бы их тоже насквозь видела, если бы там штор не было. Я себе в дом тоже купила бы, если бы имела за шо. Если говорить о приватности, то мы там все’вно шо посреди улицы живем. Мо’, я нашла бы какую-нибудь дерюгу оонтам-вот, — она показала на мусорные баки, ряд которых выстроился под восточной стеной склада, — но вид она имела бы похабный. — Соседи, которым вас видно, живут в каком номере? Двадцать семь ноль четыре? — Двадцать семь ноль шесть. Там жил с семьей Слайдер Бернет, только они выехали сразу после Хэллоуина. Он был подменным клооуном на родео, можете в такое поверить? Кто бы мог подумать, шо есть и такая работа? Там теперь какой-то мужчина живет на фамилия Газзард, с парочкой детей и своей, я думаю так, матерью. Розетта не играет с теми детьми, говорит, они грязные. Это убийственная новость, услышать такое от моей маленькой свинюшки. Старая бабка пробует заговорить, но у нее все выходит не-пойми-шо. У нее половина лица не двигается. Не знаю, какая от нее ему помощь, когда она едва ползает. Если я такой стану, пусть меня лучше застрелят. Уфффф, холод собачий. — Она помотала головой. — Скажу вам одно, долго они здесь не задержатся. Никто долго не задерживается на этой 'седес-стрит. Сигаретка есть? Надо мне бросать курить. Когда нет четвертака на чинарики, то тебе уже нужно наверно шурупать, шо до края дошел. — Я не курю. Она дернула плечами. — И шо за черт. Я же сама могу теперь купить, разве нет? Я же, к черту, теперь богатая. Вы неженатый, не так ли? — Нет. — Но девушка есть. Я слышу парфюм на этой стороне машины. Хороший запах. Я не удержался от улыбки. — Да, у меня есть девушка. — Ну и хорошо. А она знает, шо вы ныкаетесь после наступления тьмы по эту сторону Форт-Уорта по какакому-то чудному делу? Я ничего не произнес, но иногда этого достаточно для ответа. — Не обращайте внимания. Это вааши с ней дела. Я уже согрелась, и буду возвращаться назад. Если и завтра так будет дождить и холодно будет, как сего’оня, просто не знаю, шо нам делать с Гарри в кузове маминого пикапа. — Она с улыбкой взглянула на меня. — Когда была маленькой, я думала, шо вырасту и стану, как Ким Новак. А теперь Розетта, она думает, шо должна заменить Дарлин[456] в «Мышкетерах». Здорово-бля-буду. Она уже взялась за ручку дверцы, но я произнес: — Подождите. Я начал рыться в карманах, вытягивая всякий хлам — «Спасательные кружки»[457], салфетки клинекс, коробку спичек, которую мне туда засунула Сэйди, замечание к тесту по английскому для одного из младших учеников, которые я собирался отдать ему перед рождественскими каникулами, — и тогда вручил ей свою ранчерскую куртку: «Вот, держите». — Я ни за что не возьму у вас это чертово пальто, — она была явно шокирована. — Дома у меня есть другое. — У меня не было другого, но мог себе купить, чего не могла себе позволитьь она. — Шо, спрашивается, я скажу Гарри? Шо нашла его под сраным капустным листом? Я оскалил зубы: — Скажете ему, что выебали почтальона, а это купили на полученный гонорар. Что он вам сделает, будет гнаться по улице, что бы отдубасить? Она расхохоталась таким хриплым вороньим карканьем, которое прозвучало почему-то приятно. И взяла куртку. — Мои приветствия Розетте, — сказал я. — Передайте ей, что я увижусь с ней в ее снах.