Проходя мимо арки, я услышал детский голос: — Кто вы? Почему моя мама кричит? Там мой отец? Я повернул голову и увидел десятилетнего Гарри Даннинга, он стоял в двери маленького туалета в дальнем уголке кухни. Одет он был в таперскую оленью куртку и в руке держал свое духовое ружье. Второй рукой теребил себя за ширинку. Тут Дорис Даннинг закричала вновь. Кричали и двое других мальчиков. Послышалось гуп — тяжелый, безобразный удар — и вопль оборвался. — Нет, отец, не надо, ей же БОЛЬНО! — заверещала Эллен. Я бросился через арку и застыл там с разинутым ртом. Помня сочинение Гарри, я всегда себе воображал, что мне придется останавливать мужчину, который махает молотком того типа, который люди держат в своих ящиках для хранения инструментов. У него же в руках было кое-что другое. Это другое было кувалдой с двадцатифунтовой головкой, и махал он ею играючи. Рукава у него были засученные, и я увидел бугры мышц, наработанных им за годы таскания туш и рубки мяса. Дорис я увидел на полу посреди гостиной. Судя по виду, мужчина уже успел перебить ей руку — из дыры в рукаве платья торчала кость, — а также вывернуть плечо. Лицо у нее было бледное, шокированное. Она ползла по ковру мимо телевизора, волосы свисали ей на глаза. Даннинг вновь замахнулся кувалдой. На этот раз он попадет ей в голову, проломит череп и ее мозг брызнет на диванные подушки. Эллен крутилась как маленькая юла, стараясь вытолкнуть отца назад за дверь. — Перестань, отец, перестань! Он схватил девочку за волосы и откинул прочь. Она покатилась, из ее головы во все стороны полетели перья индейца. Она ударилась о кресло-качалку, и то перевернулось. — Даннинг! — завопил я. — А ну-ка перестань! Он посмотрел на меня красными, мокрыми глазами. Он был пьян. Он плакал. Сопли из носа и слюна размазались ему по подбородку. Лицо дергалось в спазмах злости, горя и волнения. — Кто ты на хер такой? — выкрикнул он и, не ожидая ответа, бросился на меня. Я нажал курок револьвера с мыслью: «Вот теперь он не выстрелит, это пистолет Дерри, и он не выстрелит». Но тот выстрелил. Пуля попала Даннингу в плечо. На его белой рубашке расцвела красная роза. От удара пули он крутнулся в сторону, но тут же пошел на меня вновь. Поднял свою кувалду. Цветок на его рубашке разрастался, но, было похоже, он этого не ощущал. Я вновь нажал курок, но в этот момент меня кто-то толкнул и пуля полетела вверх, в никуда. Это был Гарри. — Стой, отец! — голос его дрожал. — Стой, а то я тебя застрелю! В мою сторону, в сторону кухни полз на карачках Артур «Тугга» Даннинг. Как только Гарри выстрелил из своего духового ружья — «пха-чху», — как Даннинг-отец опустил кувалду на голову Тугги. Лицо мальчика залила река крови. Фрагменты костей и куски волос взлетели высоко вверх; каплями крови забрызгало потолочные светильники. Эллен и миссис Даннинг кричали и кричали. Я восстановил равновесие и выстрелил в третий раз. Этот выстрел вырвал Даннингу правую щеку до уха, но все равно его не остановил. «Он не человек», — вот что промелькнуло мне тогда, и именно это я думаю и сейчас. Все, что я видел в его слезливых глазах, в его чавкающем рте — казалось, он не вдыхает воздух, а грызет его, — принадлежало какой-то клокочущей пустоте. — Кто ты на хер такой? — вновь повторил он, и тогда: — Ты вторгся сюда незаконно. Он отвел кувалду назад и взмахнул ею кругом, по широкой горизонтальной дуге. Я присел, подогнув колени, и одновременно пригнулся, и хотя, казалось, двадцатифунтовая кувалда меня совсем не зацепила — я не ощутил боли, тогда нет, — горячая волна пролетела мимо моего затылка. Револьвер вылетел из моих пальцев, ударился об стену и отскочил в угол. Что-то теплое стекало вниз с одной стороны моего лица. Понял ли я, что он зацепил меня как раз достаточно, чтобы пропахать канаву шестидюймовой длины в моем скальпе? Что он не попал, чтобы вырубить меня или убить меня наповал, всего лишь на какую-то одну восьмую дюйма? Не могу сказать. Все это случилось менее чем за минуту; возможно, прошло всего лишь тридцать секунд. Монетка жизни оборачивается мельком, и направление движения меняет быстро. — Убегай прочь отсюда! — закричал я Трою. — Хватай сестру и убегай! Кричи о помощи! Кричи изо всех своих… Даннинг взмахнул кувалдой. Я отскочил назад, и головка кувалды зарылась в стену, сокрушив дранку, которая высыпалась тучей извести навстречу плавающему в воздухе пороховому дыму. Телевизор так и продолжал работать. Все еще играли скрипки, все еще звучала «музыка убийства». Даннинг все еще старался вырвать кувалду из стены, и тут что-то промелькнуло мимо меня. Это было духовое ружьишко «Дейзи». Его кинул Гарри. Оно встряло дулом в разорванную, окровавленную щеку Даннинга, и тот завопил от боли. — Ты, сучий выблядок! Я тебя за это убью! Трой нес Эллен к двери. «Хоть здесь хорошо, — подумал я. — По крайней мере, я изменил хоть что-то…» Но раньше, чем он успел ее вынести, кто-то сначала заполнил собой косяк, а потом ввалился вовнутрь, сбив Троя с девочкой на пол. Я лишь краем глаза отметил это, так как Фрэнк Даннинг выдернул кувалду и уже шел на меня. Я пошел на попятную, одной рукой подтолкнув Гарри к кухне. — Через заднюю дверь, сынок. Быстрей. Я его задержу, пока ты… Фрэнк Даннинг вскрикнул и оцепенел. В тот же мгновение что-то вылезло из его груди. Это случилось, как какой-то магический трюк. Та вещь была так измазана в крови, что мне понадобилось не меньше секунды, чтобы понять, что это такое: острие штыка. — Это тебе за мою сестру, уебок, — прокричал Билл Теркотт. — За Клару. 13 Даннинг упал на пол, ступни в гостиной, голова в арке между гостиной и кухней. Но не распластался. Острие штыка встряло в пол и поддерживало его. Один раз у него дернулась нога, а потом он затих. Выглядело это так, словно он умер во время упражнений по отжиманию. Все кричали. Воняло пороховым дымом, известью и кровью. Дорис, согнувшись, ковыляла к своему мертвому сыну, повисшие волосы заслоняли ей лицо. Я не хотел бы, чтобы она это видела — голова Тугги была развалена по нижнюю челюсть, — но не было способа ее остановить. — В следующий раз я сделаю лучше, миссис Даннинг, — квакнул я. — Обещаю. Все лицо у меня было забрызгано кровью; я должен был ее стереть хоть с левого глаза, чтобы что-то видеть с той стороны. Поскольку я все еще был в сознании, то решил, что серьезных повреждений нет, а то, что из раны на скальпе кровь всегда льется сильно, я давно знал. Тем не менее, я напортачил, и если когда-нибудь должен состояться следующий раз, то на этот раз мне надо отсюда смываться, незаметно и как можно скорее. Но, прежде чем исчезнуть, я должен был поговорить с Теркоттом. Попробовать, по крайней мере. Он лежал под стеной, за раскинутыми ногами Даннинга. Хватал ртом воздух, держась за сердце. Лицо у него было белое, как у трупа, только губы были пурпурные, как у ребенка, который только что горстями ел чернику. Я потянулся к его ладони. Он сжал мою с панической крепостью, но в глазах его блестели крохотные искры юмора. — И кто теперь ссыкло, Эмберсон? — Не вы, — ответил я. — Вы герой. — Да, — поддакнул он. — Не забудь бросить медаль в мой гроб. Дорис качала своего мертвого сына. Рядом с ней ходил кругами Трой, крепко прижимая себе к груди головку Эллен. В нашу сторону он не смотрел, он, похоже, не осознавал, что мы тоже здесь. Маленькая девочка скулила. — С вами все будет хорошо, — сказал я. Словно мог знать. — А сейчас послушайте меня, так как это важно: забудьте мое имя. — Какое имя? Вы его никогда не называли. — Правильно. И… вы знаете мою машину? — «Форд». Голос у него садился, но глаза все еще цепко вглядывались в мои. — Красивый. Кабриолет. Двигатель восьмицилиндровый. Пятьдесят четвертого… или пятьде… — Вы его никогда не видели. Это самое важное, Теркотт. Мне сегодня же надо из этой части штата перебраться южнее, поэтому, в основном, мне нужно ехать по шоссе, так как не знаю никаких других дорог. Если сумею добраться до центрального Мэна, я буду чистым и свободным. Вы понимаете, о чем я вам говорю? — В жизни не видел твоей машины, — произнес он и подмигнул. — Ох, сука, как же оно болит. Я приложил пальцы к его небритому, колючему горлу и пощупал пульс. Тот был быстрым и рваным. Вдали я услышал завывание сирен. — Вы правильно все сделали. Глаза его подкатились. — Едва успел. Не знаю, о чем я думал. Вероятно, ополоумел. Послушай-ка, друг. Если тебя схватят, не говори им, что я… ну, ты понимаешь, что я… — Никогда. Вы его остановили, Теркотт. Он был бешеным псом, и вы положили этому конец. Ваша сестра гордилась бы вами. Он улыбнулся и закрыл глаза. 14 Я пошел в ванную комнату, схватил полотенце, намочил его в тазу и вытер свое окровавленное лицо. Бросил грязное полотенце в ванну, схватил еще два и вышел в кухню. Мальчик, который меня и привел сюда, стоял на вытертом линолеуме рядом с печкой и смотрел на меня. Хотя уже прошло не менее шести лет, как он последний раз сосал свой большой палец, сейчас он это вновь делал. Широко раскрытые, серьезные глаза его залились слезами. Брызги крови заляпали ему щеки и лоб. Передо мной был мальчик, который только что пережил такое, что оставит в нем глубокую травму, но он же был и мальчиком, который вырастет, никогда не став тем, кого зовут Гарри-Шкреком. И не напишет ученического сочинения, которое заставит меня плакать. — Кто вы, мистер? — спросил он. — Никто, — прошел я мимо него к двери. Впрочем, он заслуживал большего. Сирены уже звучали рядом, но я обернулся. — Твой добрый ангел, — сказал я. И тогда проскользнул через заднюю дверь, в Хэллоуин 1958 года. 15 Дорогой по Ваймор-лейн в сторону Витчем, я увидел вспышки синих мигалок, которые мчались на Кошут-стрит, и продолжил путь. Через два квартала жилого района я повернул на Джерард-авеню. На тротуарах стояли люди, смотрели в ту сторону, где выли сирены. — Мистер, вы не знаете часом, что там случилось? — спросил у меня какой-то мужчина. За руку он держал Белоснежку в кроссовках. — Я слышал, что дети подрывали петарды, — бросил я. — Возможно, это послужило причиной пожара. — И я пошел дальше, стараясь припрятать левую половину лица, так как рядом стоял уличный фонарь, а мой скальп все еще сочился кровью. Через четыре квартала оттуда я повернул на Витчем-стрит. На этой далекой от Кошут-стрит улице было темно и тихо. Все имеющиеся в наличии полицейские машины сейчас, несомненно, находились на месте происшествия. Хорошо. Я уже почти достиг угла Бульвара и Витчем-стрит, когда колени у меня сделались ватными. Я осмотрелся вокруг, не увидел ни одного Хэллоуиновского попрошайки и сел на бордюр. Я не имел права останавливаться, но должен был. Все, что было у меня в желудке, я вырыгал, хотя и ничего не ел целый день, кроме одного мизерного батончика (не мог даже припомнить, успел ли я его съесть весь, до того, как на меня напал Теркотт), и только что я пережил жестокую интермедию, в которой я был ранен — насколько серьезно, я до сих пор не знал. Выбор был простой: остановиться сейчас и разрешить своему телу перегруппироваться, или упасть в обморок на ходу. Я опустил голову между коленей и сделал серию глубоких, медленных вдохов, как когда-то научился на курсах Красного Креста, которые посещал еще в колледже, чтобы получить сертификат спасателя. Сначала я увидел голову Тугги Даннинга, как она взрывается под действием разрушительной центробежной силы тяжелой кувалды, и от этого моя вялость только увеличилась. Потом я подумал о Гарри, забрызганном кровью брата, тем не менее, никак более не пострадавшего. И о Эллен, которая не впала в кому, из которой ей никогда не выбраться. И о Трое. И о Дорис. Ее страшно сломанная рука может болеть весь остаток ее жизни, но, по крайней мере, у нее будет эта жизнь. — Эл, я это сделал, — прошептал я. Но что я наделал в 2011 году? Что я сделал нашему 2011 году? Это были вопросы, на которые еще надо было получить ответы. Если из-за эффекта бабочки случилось что-то ужасное, я всегда смогу вернуться назад и все стереть…разве что, изменяя направление жизни семьи Даннингов, я каким-то образом изменил заодно и направление жизни Эла Темплтона. Предположим, что харчевни больше нет на том месте, где я ее покинул? Предположим, окажется, что Эл никогда ее туда не перевозил из Оберна. Или вообще никогда не открывал никакой харчевни? В такое мало верилось…но я же вот сижу здесь, на бордюре в 1958 году, и кровь сочится из царапины на моей голове, подстриженной в 1958 году, в такое мне верится? Я встал на ноги, покачнулся и отправился дальше. По правую сторону, дальше по Витчем-стрит, я видел вспышки и вращение огней синих мигалок. На перекрестке с Кошут-стрит собралась небольшая толпа, но все там стояли спинами ко мне. Церковь, где я оставил свою машину, находилась прямо через дорогу. «Санлайнер» теперь стоял одинокий на парковке, но на вид был в полном порядке; никакие Хэллоуиновские шутники не поспускали на нем шины. И тогда я заметил желтый квадратик под дворником на лобовом стекле. Мысленным взором я прыгнул к Желтой Карточке, и низ моего живота захолодел. Я выхватил этот листочек и, читая написанное на нем, облегченно выдохнул: ПРИСОЕДИНЯЙТЕСЬ К СВОИМ ДРУЗЬЯМ И СОСЕДЯМ НА СЛУЖБЕ В ЭТО ВОСКРЕСЕНЬЕ В 9 УТРА. НОВИЧКИ ВСЕГДА ПРИВЕТСТВУЮТСЯ! «ЖИЗНЬ — ВОПРОС. ИИСУС — ОТВЕТ». — Я думал, что ответ — это тяжелые наркотики, и именно сейчас я бы чего-то такого употребил, — пробурчал я, открывая водительскую дверцу. Вспомнил о той бумажной сумке, которую я оставил под гаражом во дворе дома по Ваймор-лейн. Копы, которые будут обследовать окружающую территорию, на нее вероятно натолкнутся. Внутри нее они найдут несколько батончиков, и почти пустую бутылку каопектата… ну, и еще солидную пачку того, что готовилось стать памперсами для взрослых. Я подивился, что они по этому поводу подумают. Но ненадолго.